Между прочим, скрупулезно рассмотрев описание лучной стрельбы Одиссея, М. Римшнейдер выразила сомнение в точности гомеровского рассказа: возможно ли, дескать, укрепить двенадцать секир в глиняном полу настолько прочно, чтобы они могли стоять непоколебимо и служить мишенями? Она пишет: «Стрелять надо было стоя или опустившись на одно колено. Но у какого же топора бывает такая длинная рукоятка, если учесть вдобавок, что часть ее закопали в землю? Одиссею пришлось бы распластаться по земле или же держать лук горизонтально, что совершенно исключено».
[300]
Но ведь речь идет не о простом топоре, а о боевых секирах! И если тяжелые ясеневые копья эллинов порой достигали четырех метров, то древки боевых секир бывали двухметровыми.
[301] Вкопанная на полметра в землю, такая мишень могла стоять вполне прочно. Вспомним, например, что современная новогодняя елка довольствуется и пятисантиметровым гнездом в удерживающей ее крестовине. Древние же греки были всегда «техничными» людьми и без труда могли справиться с подобной (не такой уж, скажем прямо, сложной) задачей.
Однако немецкая исследовательница в итоге признает: «Во всяком случае, его описания могут служить свидетельством спортивных интересов греков и являются хорошей иллюстрацией Олимпийских игр, даже если поэт, как это с ним нередко случается, дает волю фантазии».
[302]
С точки же зрения этики и эстетики физического воспитания греков, «Илиада» и «Одиссея» занимают совершенно особое место в древнегреческой литературе. Обе поэмы ценны для нас как своей энциклопедичностью, так и тем, что содержат агонистические детали, часто уже не свойственные эллинским играм исторического периода.
Можно сделать также вывод, что уже во времена Гомера наибольшим уважением пользовались всесторонние, универсальные атлеты, обладающие высокими интеллектуальными (а не только физическими) качествами.
Спортивные состязания того периода символизировали начало аристократизадии определенной части греческого общества и его дальнейшее расслоение.
Погребальные игры в память о погибшем Патрокле отражали реальную обстановку и детали древнегреческих агонов.
Наконец, эстетические убеждения Гомера (и многих завсегдатаев эллинских состязаний) уже тогда восставали против животной ограниченности кулачных бойцов и панкратиастов, о чем свидетельствует отталкивающий образ Эпея.
Глава IV
Тема агонистики в древнегреческой поэзии VII–VI веков до н. э
Свидетельством влияния спортивной агонистики на развитие литературы и мировоззрение эллинов явилось рождение самостоятельного и весьма специфического жанра древнегреческой поэзии – эпиникия.
Величальная песня в честь победителя звучала на стадионе сразу после состязаний, вечером во время дружеского пира и, наконец, в родном городе атлета, когда тот возвращался с игр, увенчанный и счастливый. Стихи и соответствующий музыкальный аккомпанемент создавали настроение торжественное и радостное одновременно.
В. В, Майков так определяет этот жанр: «Эпиникий есть стихотворение, написанное по поводу победы, одержанной тем или другим лицом на общественных играх, следовательно, это есть стихотворение “на случай”… и должно в себе содержать намеки на личность победителя, его род и отечество, и обстоятельства, сопровождающие факт одержанной победы».
[303]
Эпиникий, агон и полис
Впрочем, эпиникий не сразу стал поэтическим отражением индивидуальных черт победителя. Сначала, вероятно, создавались величальные оды более общего содержания. Так же, как первые статуи атлетов в Олимпии еще не носили персонального характера, а чаще всего являлись типичными образами сильнейших мужей Греции,
[304] так и первые эпиникии не создавались для каждого победителя в отдельности.
Таким универсальным эпиникием, исполнявшимся в честь сильнейших (сперва единственно, а потом и наряду с персональными одами), был знаменитый «Тройственный каллиник» Архилоха:
Тенелла!
Светлопобедный – радуйся, о царь Геракл, —
Тенелла – светлопобедный —
И сам, и Иолай твой – два копейщика! —
Тенелла!
Светлопобедный – радуйся, о царь Геракл!
[305] Этот лаконичный гимн Гераклу – основателю Олимпийских игр и атлету – не утратил прелести и влияния даже во времена Пиндара.
Правда, Эратосфен считал это произведение не эпиникием, а только гимном (III, 13). Однако думается, что античный ученый больше имел в виду форму, чем содержание.
[306]
Популярность Архилохова «Тройственного каллиника» – это еще одно подтверждение того, что среди многочисленных мифологических версий об учреждении состязаний в Олимпии миф о Геракле-основателе всегда занимал почетное место.
Агонистика завоевала классическую Грецию. Влияние и дух спортивных состязаний распространяется повсюду. Этот процесс настолько всеобъемлющ, что «…уже в VII–VI веках до н. э. элементы агона проникают в философию – интеллектуальные состязания: зарождается диалектика. Терминология спортивной агонистики прочно входит в словарь философских и литературных понятий».
[307]
Если в греческой поэзии мы находим обильный мифологический, исторический и географический материал, то фактов, относящихся к античной агонистике, здесь, пожалуй, не меньше. Состязания и доблесть победителя становятся источниками вдохновения не только для поэтов, но также для скульпторов и художников.
[308]
