Хочу воспеть огромного мужа,
Увенчанного при Алфее и Касталии
За победу в кулачном бою,
И отца его Дамагета,
Любезного правосудию…
(С.15–19)
Прославляя в XIII Олимпийской оде Ксенофонта Коринфского, одержавшего победу в конном ристании и пятиборье, Пиндар опять отталкивается от атлетической преемственности (отец победителя Фессал и дед Птеодор тоже в свое время были увенчаны в Олимпии):
Трижды победный в Олимпии
Любезный гражданам дом воспевая…
(С. 1–2)
Эта же тема звучит и в VI Пифийской оде, посвященной Ксенократу Акрагантскому (победил в состязании колесниц) и в XI Пифийской оде, посвященной мальчику-бегуну Фрасидею из Фив.
Наиболее концентрированную форму идея семейных агонистических традиций приняла в X Пифийской оде. Посвящая ее фессалийцу Гиппоклу, Пиндар восклицает:
Счастлив и достоин похвалы мудрецов
тот муж, который,
доблестью рук или ног одержав победу,
величайшие из наград заслужит
отвагой и мощью;
и еще при жизни своей увидит юного сына,
который и сам завоюет
Пифийский венок.
(С. 21–25)
Ἁρετή у Пиндара
Итак, место юноши и мужчины – на играх. Там их ждут не только персональные награды: на стадионе они могут прославить своих соотечественников, свою отчизну и, наконец, свой род.
Эти деяния рассматривались как составные элементы калокагатии, причем не абстрактной, а вполне конкретной: «В греческой литературе мы имеем гениального певца общественно-демонстративной калокагатии. Это Пиндар».
[397]
Кстати, у Пиндара мы находим и перечень различных наград победителям: олимпийский венок из ветвей маслины (Olympia, XI), истмийские венки из ветвей сосны, сельдерея, петрушки (Olympia, XIII), шерстяной плащ, которым награждались победители на Гермеях в Пеллене (Olympia, IX), и другие.
Сам факт победы отнюдь не обязательно занимает центральное место в эпиникиях Пиндара. Поэт чаще всего вообще не описывает состязаний. А победа служит лишь поводом для раскрытия элементов аретг). Носителем же доблести всегда, естественно, являлся победитель.
[398]
Почетное место принадлежит у Пиндара аристократической (а еще лучше – божественной) родословной. Все это подчинено идее: аретт] не персональная особенность характера, воспитанная атлетом путем долгих тренировок. Нет, dpetfj – божественный дар и передается по наследству от предков к потомкам, она неизменна и вечна.
Но тенденциозный аристократизм од Пиндара не должен заслонять того полезного и рационального, что свойственно произведениям классика торжественной хоровой древнегреческой лирики.
Вот что пишет по этому поводу проф. И. М. Тройский: «Идеал “доблести”, провозвестником которой был Пиндар, имел большое культурное значение, несмотря на свой аристократически ограниченный характер. В “доблести” Пиндара нераздельно слиты атлетика и этика, физические и душевные качества… Это тот же гармонический идеал, который мы находим воплощенным в произведениях греческого изобразительного искусства».
[399]
Разумеется, в некоторых эпиникиях (о них речь пойдет ниже) есть и отступления от этого принципа. Однако частности и случайные обстоятельства в поэтическом творчестве никогда не делают погоду.
Итак, у Пиндара состязания – дехмонстрация силы и доблести не только конкретного атлета, но и всего его рода. Успех тут всегда зависит от благосклонности богов, которая распространяется лишь на избранных.
[400]
В VIII Олимпийской оде, посвященной юноше-борцу Алкимедонту (победившему на 80-й Олимпиаде), упоминается и его брат Тимосфен, отличившийся на Немеях. Тут читаем:
…много есть к счастью путей по воле богов.
Вам же, Тимосфен, счастье дано
Зевсом чадородным:
Тебя прославил он в Немее,
Алкимедонта же сделал
Олимпийским победителем у холма Крона.
(С. 14–18)
Тезис «врожденной доблести» часто встречается у Пиндара. Однако (умышленно или случайно – судить трудно) поэт расшифровывает и объясняет эту «врожденность» уже упомянутыми выше семейными традициями. Например, в X Пифийской оде (мы уже на нее ссылались), рассказывая о победе Гиппоника Фессалийского, Пиндар замечает:
…врожденная доблесть
повела его по стопам отца,
двукратно одержавшего в Олимпии
победу в боевых доспехах Арея.
(С.12–14)
Итак, боги богами, но и атлетическую наследственность поэт тоже не в силах сбросить со счетов. Поэтому стих
Доблестные же и мудрые мужи бывают от бога
(С. 27–29)
уже не воспринимается так категорически, как мог бы восприниматься, будь он изолирован или самостоятелен вообще.
По этому поводу М. Л. Гаспаров в уже названной работе пишет: «Греческие состязания должны были выявить не того, кто лучше всех в данном спортивном искусстве, а того, кто лучше всех вообще, того, кто осенен божественной милостью. Спортивная победа – лишь одно из возможных проявлений этой божественной милости, спортивные состязания – лишь испытания, проверка обладания этой божественной милостью».
[401]
В этих словах ученого много справедливого и даже бесспорного. Однако полностью согласиться с М. Л. Гаспаровым мы все же не можем. Ибо если допустить, что победа античного атлета на стадионе расценивалась греками лишь как проявление вышеназванной милости небожителей (и полностью от милости этой зависела), то для чего же, собственно говоря, надо было изнурять себя ежедневными тренировками, скрупулезно осваивать систему сложнейших упражнений и соблюдать далеко не всегда приятный спортивный режим?!
Думается все же, что, воздавая должное богам, эллинские олимпионики действовали по принципу, выраженному много веков спустя русской пословицей: «На Бога надейся, а сам не плошай».
Тем более что культовая и поэтическая стороны в творчестве Пиндара отнюдь не были тождественны друг другу (при всей несомненной религиозности автора эпиникиев). Более того, поэтическая сторона неизменно преобладала.
