В окрестностях Мохача
[32] есть мавзолей, построенный на месте массовых захоронений, где погребены пятнадцать тысяч погибших. Мавзолей возведен в память о поражении, которое венгры потерпели в 1526 году, но оно не утратило своей притягательной силы по сей день. Да, правда, что вследствие этого поражения распалось Венгерское королевство и венгры попали в зависимость, с одной стороны, от Турции, а с другой — от Габсбургов — зависимость, от которой Венгрия смогла полностью избавиться только после Первой мировой войны и падения Габсбургской монархии. Только затем, чтобы поначалу сделаться зависимой от результатов Трианонского договора, потом от Германии, а после 1945 года — от СССР. А сегодня, когда зависимость от Брюсселя и глобального рынка только безумцы считают оккупацией, венграм остается зависимость от памяти и истории.
Помня о поражении при Мохаче, венгры не помнят о его причинах: представители венгерской политической элиты XVI века не могли договориться друг с другом насчет финансирования армии перед надвигающейся угрозой турецкого владычества. Высшей целью для них было ослабление королевской власти. Папский легат писал тогда в Ватикан: «Если бы за три форинта можно было спасти наш край, не нашлось бы трех человек, которые захотели бы принести такую жертву». Мохачская битва стала поражением по собственному заказу: «один разгром, пожалуйста, прямо тут, на месте!»
Мохачская травма, наряду с Трианоном, до сих пор — самый большой и болезненный нарост на памяти. Список венгерских побед невелик, его легко забыть. Может ли благородно страдать страна, которой случалось побеждать? Но кто запретит жалеть себя стране, которая всегда оказывалась в проигрыше? Память вечных поражений помогает забыть, что мадьяр не всегда был жертвой, но иной раз и палачом. Список венгерских бедствий прикрывает список венгерских преступлений.
В затянутом патетическом фильме Гезы Беремени «Человек-мост», где речь идет об Иштване Сечени
[33], выдающемся реформаторе XIX века, появляется мотив венгерского восстания 1948 года, но батальные сцены показаны там очень скупо и бегло. Фактически этот мотив исчерпывается сценой перехода закованных в кандалы венгерских пленных через Цепной мост в Будапеште. Мост этот был idée fixe Сечени: он строил мост, чтобы венгры прошли по нему от неволи к свободе. Пленные идут с опущенной головой, униженные и побежденные. Вторая такая сцена — это расстрел австрийцами премьера Лайоша Баттьяни
[34]. Баттьяни, именем которого сегодня названа площадь, где вторая линия будапештского метро пересекается с железнодорожными путями пригородных электричек HÉV, стоит на коленях перед своими палачами в известной по иконографии позе с воздетой вверх правой рукой, восклицая: «Да здравствует Отчизна!» Фильм Берени сделан чуть ли не с голливудским размахом, он очень эффектный, высокобюджетный — не настолько, однако, чтобы режиссер позволил себе снимать накладные батальные сцены. Будь они в фильме, венгерские гусары падали бы замертво, а австрийские фельдфебели бросали бы в огонь трофейные мадьярские знамена. Режиссер скорее выбрал бы капитуляцию армии генерала Артура Гёргея под Вилагошем
[35], чем трансильванские победы генерала Бема
[36].
«Человек-мост» начинается сценой, в которой в австрийскую клинику для душевнобольных в Дёблинге привозят Сечени, бормочущего: «Я Антихрист, убийца Венгрии, я Ариман, я бестия Апокалипсиса». Хотя в истории войн и революций все хотели быть Христами Спасителями (как, например, Кошут
[37]), неплохо, что в толпе Спасителей нашелся один Антихрист, поскольку его устами, как правило, говорит здравый смысл. Венграм и полякам в ключевые моменты их истории не хватало Антихристов, которые могли бы их спасти. Рассудок Сечени доводит его до безумия, а затем и до самоубийства.
Генералу Гёргею — этому воплощению неудач (стоит признать, правда, что на его счету есть и пара побед) — поставлен огромный памятник на стенах замка: верхом на коне, в каменном раздумье, генерал глядит на холмы Буды. Памятник стоит спиной к турулу, сидящему на тех же стенах и вперившему свой орлиный взор в дома Пешта. Турул — мифологический символ победы, Гёргей — подлинный символ поражения. Они стоят, отвернувшись друг от друга, смотрят в противоположные стороны, их взгляды никогда не встретятся.
Гигантские памятники победы были останками коммунизма, поэтому их вывезли в Собор-парк
[38] — музей-скансен на окраине Будапешта.
Монументы в честь победы устанавливали победители, а стало быть, не венгры. Единственный монументальный памятник победы — нависшая над городом с цитадели, построенной победителями-австрийцами, статуя Свободы на горе Геллерта — сувенир на память о советской власти. Сначала там собирались поставить памятник сыну Хорти, летчику, погибшему в 1943 году на Восточном фронте. Не успели — Восточный фронт сам пришел сюда и поставил себе собственный памятник. Венгерский памятник должен был стать монументом во славу памяти и поражения. Только по исторической случайности его подменил памятник победы. Чужой, правда.
Парк скульптур расположен в Будатетене, у окольной дороги номер семь, ведущей к Балатону. Он нежданно-негаданно появляется справа, сразу за поворотом, его легко, не заметив, проехать мимо. Его будто стыдливо спрятали, хотя он создан именно для того, чтобы привлекать туристов.
Тут собраны самые известные коммунистические монументы Будапешта, справедливо избавленные от уничтожения в печах и под молотом. Парк скульптур возник в 1992–1993 годах, чтобы стать кладбищем падшей системы, мавзолеем-предупреждением для потомков.
Это музей пафосной соцреалистической скульптуры, кое-где сдобренной соцавангардом. Бежит на месте знаменитый рабочий со знаменем с памятника Советской республике, установленного в 1969 году, в пятидесятую годовщину коммунистической революции, на площади Демонстраций (сегодня это площадь 1956 года, на которой теперь стоит памятник венгерского Октября: тесно подогнанные друг к другу, уже ржавеющие — думаю, это часть творческого замысла — столбы).
