Имре Варга — многогранный художник: в Вермезё он соорудил памятник революционерам Белы Куна, а в курортном городе Шиофок — солдатам 2-й армии гонведов. Три хромированные фигуры, смахивающие на персонажей оперетки или гостиничных бóев, а может, даже пиратов, поскольку у каждого из них — по палке вместо ноги, вроде деревянного протеза, который в литературе и фильмах для юношества был обязательным знаком отличия главаря пиратской банды. Вот так в публичном пространстве и в памяти совершается подмена актуальных в тот или иной момент героев: Белу Куна прячут в шкафу с другими скелетами, а из соседнего шкафа вытаскивают несчастных гонведов 2-й армии.
Если бы мне пришлось выбирать между памятниками Беле Куну и 2-й армии, я выбрал бы третье: скульптуру Варги «Дождливые девушки» из Обуды
[43]. Четыре печальные молодые женщины из бронзы держат над головами зонтики. Они не участвуют в революции, не возвращаются с войны, на них просто льет дождь, и ими овладевает меланхолия, а может, и депрессия. Они представляются мне какими-то более венгерскими, чем блестящие чудаки с монумента Белы Куна или опереточные инвалиды памятника 2-й армии.
Варга между тем является автором одной нефигуративной скульптуры: за синагогой на улице Дохани стоит раскидистая металлическая плакучая ива — памятник венгерским жертвам Холокоста. На листьях вырезаны имена убитых и даты их смерти; когда поднимается ветер, дерево шумит с металлическим звоном. Кажется, это самый красивый памятник мартирологии, какой я только видел в жизни: никаких патетических жестов, гримас, человеческих фигур. Только судьба, выгравированная на металлических листьях, и ветер истории, который их сотрясает.
Парк скульптур — это Hősök tere à rebours — площадь Героев наоборот, площадь героев изгнанных. Или даже их остатков: перед воротами Собор-парка стоят огромные ноги Сталина, вернее, часть этих ног — ступни и голени в сапогах. Когда в 1956 году повстанцы крушили памятник Джугашвили на площади Демонстраций, они сломали его до колен; остались гротескные ступни с обрубками ног, и именно они производят самое сильное впечатление в Собор-парке. Эти ноги тревожат воображение: а вдруг из них, как в фильмах ужасов или в других кошмарах science fiction, снова начнет что-то вырастать — сначала колени, из которых выдвинутся мощные ляжки, из них выпростаются широкие бедра, потом сильный ствол туловища, грудная клетка и спина, оттуда вылезет тугая ветвь шеи, а из нее — голова чудовища, которое вот-вот опять начнет пыхать огнем и выдыхать ядовитые испарения. За ногами Сталина нужно все время наблюдать, не начнут ли странно удлиняться, а если однажды вдруг окажется, что они стали хотя бы на пару сантиметров выше, нужно бить тревогу.
Миклош Янчо, режиссер, не менее известный в Венгрии, чем Иштван Сабо
[44], десять с лишним лет назад снял документальный фильм «Площадь Героев — субъективная история». Это не классический документальный фильм, а монтаж старых кинохроник без авторского комментария. Все основано на неожиданных сопоставлениях, показывающих площадь Героев активным свидетелем венгерских событий XX века. Кого там только не было, кто только не возлагал цветов, не молился, не произносил речей и не дефилировал на парадах! Янчо отказался от хронологии, перемешал даты и эпохи, но все гладко смонтировал, не заботясь об историческом чередовании судеб, — в фильме сменяют друг друга адмирал Хорти (на белом коне и пешком) и товарищ Матьяш Ракоши, сам себя называвший «лучшим учеником Сталина», правивший Венгрией приблизительно в то же время, что и Болеслав Берут
[45] в Польше. Адольф Гитлер и его парни из гитлерюгенда чередуются с Брежневым и Горбачевым, папа Пий XII — с Иоанном Павлом II, Янош Кадар — с Йожефом Анталлом
[46], маршируют гонведы в штальхельмах и «новая демократическая милиция», а потом эти гонведы идут в советские тюрьмы, потому что на площади Героев играют уже не военные оркестры, там звучит музыка красноармейских зенитных орудий; генералы, чьи парадные мундиры недавно сверкали орденами, теперь в полевых шинелях прикладывают ладони к мятым фуражкам, отдавая честь и кланяясь с подобострастной улыбкой торжествующим большевикам.
Все смешалось: война и мир, моменты триумфов и поражений; история играет свой безжалостный спектакль, комедия dell’arte сменяется брутальным театром. Опережают друг друга в состязаниях официантов мужчины в белых куртках, едут велогонщики, маршируют перед почетной трибуной представители «сектора электрической промышленности», спортсмены «Вашаша»
[47] (нету ли среди них моего отца, тогдашнего члена этого заслуженного клуба?) и колхозники, пляшут танцоры народных ансамблей, рабочие и служащие телефонного завода и кинофабрики выражают массовую поддержку товарищу Ракоши, когда тот критикует Партию мелких собственников за реакционность. Еще стоят на трибунах и поздравляют рабочий народ Ласло Райк
[48] и Имре Надь, еще их не осудили и не вынесли им приговоры, они еще не знают, что уже чуть-чуть мертвы, слегка повешены. А пока что они упиваются марширующими толпами, хоть на лице Надя ни разу, ни в одном из кадров фильма, не проскальзывает улыбка. Зато непрерывно улыбается Матьяш Ракоши, с его бульдожьего лица не сходит лицемерная гримаса. Бочкообразный коротышка Ракоши берет на руки детей (как каждый генсек, он по-педофильски обожает тискать и целовать маленьких детей), вздымает сжатый кулак на манер испанских республиканцев и приветствует народ, а народ радуется, поскольку, видимо, не понимает, что любимый вождь этим кулаком грозит ему самому. «Лучший ученик Сталина» приветствует артистов, демонстрирующих ему свои таланты: клоунов, жонглеров, акробатов в костюме Тарзана, журналистов и типографских работников — человеческий паноптикум, дающий концерт в честь Бестии. Карусель истории кружится на площади Героев. Замыкающие площадь с обеих сторон Музей изящных искусств и галерею «Műcsarnok» визитируют советские генералы и гитлеровские офицеры. В какой-то момент становится трудно понять — что, в общем, не удивительно, — видим ли мы выставку скульптур соцреализма или национал-социализма. В обоих случаях одна и та же неоклассицистско-гомосексуальная эстетика. Та же мечта о сильном, хорошо сложенном мужчине, который как раз снял безупречно скроенный эсэсовский мундир или сбросил заляпанный соляркой комбинезон тракториста. Только звезды или свастика на макетах зданий могут подсказать, презентация ли это великих архитектурных проектов Альберта Шпеера
[49] или дело рук какого-то советского академика.
