В одном анекдоте говорится, что венгры не любят друг друга, потому что еще не освоились с тем, что номадизм кончился и пришло время, когда они должны жить бок о бок, лишенные возможности кочевать. В густом дыме, заволакивающем дешевые пивные и винные погреба, сидят они и беззвучно плачут. Будто стреноженные кони. А что, интересно, они делали бы, если бы кто-то перерезал веревку и освободил их? Скакали бы на месте?
Пресловутое Обретение Родины мадьярскими племенами, прибывшими с берегов Днепра и Днестра, стало первопричиной венгерских несчастий. Венгры без отчизны по-прежнему были бы трагичным народом, но, может, сумели бы как-то сосуществовать. Но, заточенные в низине, окруженной горами, они перестали уже метаться из стороны в сторону, только сидят, громко друг с другом споря. С тех времен, когда мадьяры потерпели поражение в битве с Оттоном I в 955 году, они сделались гораздо менее мобильны.
Битва под Аугсбургом, в которой король разгромил наконец мадьяр — бедствие раннесредневековой Европы, — это первая великолепная венгерская неудача, а побежденные королем вожди — первые почетные члены пантеона мадьярских мучеников. Именами павших или казненных после проигранных битв вождей — например, именами повешенных по приказу кесаря Булчу и Лехела — названы улицы. Холодильники «Лехел» еще до недавнего времени, пока «сименсы» и «электролюксы» не вытеснили их безвозвратно, гордо охлаждали вино во всех венгерских домах.
На телеканале «Duna» в полдень звонят колокола. Ежедневно звонят колокола церквей из разных мест, телезрители слышат звон и видят, откуда он. Обычно из Трансильвании. Это звук отчаянной тоски по родине. Колокола Трансильвании бьют, как венгерские сердца, — на погибель румынской оккупации. В кадрах, сопровождающих звон, видны грязные лужи дорог, осыпающиеся, прогнившие стены домов, сгорбленные старики, семенящие по деревенским тропинкам, и везущие поклажу в тележках ослы. Уныние провинции и печаль колоколов. А ведь их звон призван нести благую весть, до скончания веков быть напоминанием победы над могущественным врагом. На телеканале «Duna» эта радостная весть победы превращается в плач над своей бедой. Колокола звонят в Луете, в Санкраи, в Деаль, в Петрикани, в Санпауль, а ведь у каждой из этих деревень и у каждого из местечек есть свое венгерское название. Металлический звук ровно в полдень напоминает, что «урезанная Венгрия — это не край, целая Венгрия — это рай». И покуда Венгрия снова не будет Великой, люди не будут счастливы.
Колокола звонят и на телеканалах «MTV 1» и «MTV 2» на фоне картин победной обороны Нандорфехервара в 1456 году. Эта битва под сегодняшним Белградом — самая крупная венгерская победа, одержанная Яношем Хуньяди. После этой победы папа римский как раз и велел бить в колокола во славу победителей. Так, во всяком случае, принято считать до сих пор, хотя есть подозрение, что он отдал приказ раньше, когда требовалось призвать христиан на борьбу с мусульманами. Но сегодня полуденный колокольный звон звучит для венгерского уха не победной, а траурной музыкой.
Венгерская судьба так трагична еще и потому, что не интересует никого на свете, кроме самих венгров. Им не удалось сделать из своей несчастливой истории общемировой проблемы. 4 ноября, день национального траура, — внутренне-венгерская горестная дата, увековечившая вступление Советов в Будапешт в 1956 году. Иной раз мне кажется, многие венгры еще не успели заметить, что Советы давно уже ушли из Венгрии. Складывается впечатление, будто в их головах большевистское правительство по-прежнему руководит страной. Хорошо хоть, им уже известно, что турок выгнали из будайского замка. А оставшиеся после них бани с горячими источниками и новоиспеченные турецкие кебаб-бары не имеют ничего общего с политической и милитаристской оккупацией.
День траура — самый частый праздник на Дунае. Его оглашают в годовщины национальных трагедий, таких как подавление восстания 1848 года или революции 1956 года, расстрел австрийцами тринадцати генералов-повстанцев, которых с тех пор называют «мучениками из Арада»
[57]. В каждом крупном городе есть улица Мучеников. Есть еще улицы Кальварии и Голгофы, как в VIII квартале Будапешта, в Сегеде и Пече (здесь можно заночевать в симпатичной гостинице «Кальвария» на улице Кальварии, которая плавно переходит в Дорогу Мучеников из Арада). Хоть эта ономастика и не всегда напрямую связана с жертвами венгерского национального подъема, она все же неплохо отражает дух национальной мартирологии.
Впечатляет ограниченность тем в названиях венгерских улиц. Городские центры, как правило, образованы площадью Святого Иштвана, площадью Свободы, улицей Сечени, аллеей Кошута, площадью Героев (в Ньиредьхазе сразу за площадью Героев начинается площадь Мучеников). Чуть подальше от центра, хотя все еще в пределах центрального района, находятся улицы и площади генерала Бема, короля Матьяша Корвина и Яноша Хуньяди: они не попали в центр, потому что добились слишком больших успехов — их имена связаны с победами. Мученики из Арада куда лучше — напоминают о сладостном провале.
В Сегеде есть место культа мучеников, которое я особенно люблю. Каждый раз, когда я там бываю, останавливаю машину где-нибудь на площади Мучеников из Арада и иду к Porta Heroum, Воротам Героев. Это арка, под которой проходит линия трамвая номер один, пересекающая город от железнодорожного вокзала на север, вдоль Тисы, главная коммуникационная ось Сегеда. Арка расписана цветными фресками, изображающими героев Первой мировой войны. Есть в этих фресках какая-то ярмарочная пестрота, художественная чрезмерность, в которой теряется трагическое содержание, уступая место китчу, а пафос заменяя комизмом. На мемориальных досках с обеих сторон арки перечислены фамилии павших в 1914–1918 годах сегединцев. Длинный список жителей города, которые в окопах Европы отдали свои жизни за Императора и Монархию, напоминает малозаметный перечень консервантов на бутылке оранжада — все равно каждый видит только пеструю этикетку. Фрески выглядят так, будто их автор вдохновлялся картинами Франтишека Мащлюшчака
[58]: огромные, слегка выпученные или поднятые к небу глаза, светящиеся одухотворенные лица — настоящий лубок. Ни дать ни взять — престольный патриотический праздник, даже странно, что под аркой не продают сахарной ваты и гелиевых шаров на палочках. Мчащиеся вперед гусары в красных рейтузах и голубых куртках похожи на фигурки с карусели; по непонятным причинам их сабли остриями повернуты к ним самим, а не к врагам. Будто самих себя собирались изничтожить в боевом исступлении, как если бы смертоносная атака была прекрасным предлогом для совершения коллективного сеппуку. Над ними — волнистый пергамент с названиями городов, где происходили битвы: Горлице, Каменка-Струмилова, Лиманова, Припять, Кухорка Воля. Умирающие в окопах пехотинцы здесь не похожи на мужественных гонведов — скорее на упившихся до потери пульса мужиков в каком-нибудь альфёльдском трактире, которые из последних сил тянут жалостливую песнь, путая слова, а после, падая друг на друга, проваливаются в горячечный сон, а не в вечный покой. Когда наконец умрут, превратятся в армию духов, движущуюся на нас из-под арочного свода: за ладонями Христа, окровавленными от гвоздевых ран, возникают прозрачные фигуры в шлемах и с черными глазницами. Над всеми этими умирающими, уже умершими и идущими на смерть летают ангелы с лицами деревенских мальчишек. Они поют павшим похоронные псалмы, а тем, кто пока еще держит в руках оружие, поют песни, зовущие на бой. Но интереснее всего среди этого сегединского Страшного суда — картина, на которой изображены солдаты, идущие в атаку со штыками наперевес. Здесь нет такой драматургии, как на остальных фресках, поскольку эти солдаты, продирающиеся сквозь колючую проволоку, еще живы и, возможно, скоро даже одержат победу. Цель штурма указывает им саблей (на сей раз — острие в нужном направлении) статный мужчина в адмиральском мундире, обвешанный орденами, верхом на белом коне, с характерным ястребиным (прямо-таки турульим) носом. Нет ни малейших сомнений: сам Хорти сошел с палубы военного судна, чтобы повести на штурм пехоту. Над Хорти и его гонведами носятся, естественно, дюжие ангелы в красных ризах, с ореолами и, трубя в трубы, воодушевляют солдат на бой.
