Может быть, Porta Heroum не посвящены целиком Великой Войне, как это кажется на первый взгляд? После всеобщей смерти произошло воскресение всех павших, которые снова крепко схватили винтовки. Может, это уже 1919 год, и адмирал ведет свою Национальную армию на Будапешт, чтобы прогнать Белу Куна и его красное революционное войско? Может, эти мащлюшчаковские солдаты идут умирать не за короля Венгрии и императора Австрии Франца-Иосифа, а за государства Короны святого Иштвана? Такую мысль внушает фигура святого короля на соседней стене арки: легендарный властитель (конечно, тоже с вытаращенными глазами) с седой бородой патриарха, ниспадающей на золотые одежды, с королевскими регалиями в руках гордо стоит на фоне контуров Великой Венгрии, а над ним реет надпись-мольба: «Пусть снова будет так, как было в империи святого Иштвана».
История венгерской культуры — это история самоубийства. Лишение себя жизни — неотъемлемый элемент, а точнее, следствие венгерской ностальгии. Невозможно вынести тоску по неизвестно чему — она превращается в бездонную депрессию, ведущую к самоубийству. Свел счеты с жизнью, перед этим сойдя с ума, граф Иштван Сечени, антихрист XIX века, тот самый, о котором повествует фильм Беремени. Создатель Венгерской академии наук, идейный отец первого моста, соединившего Пешт и Буду, противник революционной линии Кошута, сторонник соглашения с Веной, автор фундаментального труда по экономике «Кредит» — ему было шестьдесят девять лет, когда он сгинул от собственной руки. В восемьдесят девять лет пустил себе пулю в лоб Шандор Марай, один из крупнейших венгерских писателей XX века, автор потрясающих «Дневников» и гораздо менее потрясающих мещанских повестей — не хотел возвращаться из американской эмиграции, пока в Венгрии стоят советские войска. В 1937 году на Балатоне бросился под поезд Йожеф Аттила, выдающийся поэт того времени. Несколько десятилетий спустя в том же самом месте его жест повторил актер Золтан Натанович, главный герой-любовник послевоенного венгерского кино, который прославился благодаря ностальгическому фильму «Синдбад».
Самоубийством закончили жизнь знаменитые политики Ласло Телеки и Пал Телеки. Первый сделал это в 1861 году, не выдержав бремени ответственности за свое решение порвать отношения с австрийским двором. Последний — в 1941 году, будучи премьер-министром, в знак протеста против пронемецкой политики Хорти.
Счеты с жизнью сводят здесь даже идолы поп-культуры, звезды эстрады — как, например, певец Пал Сечи, прославившийся шлягером о парикмахере Гедеоне, любимце женщин; или рокер, выступавший под псевдонимом Джимми Замбо, исполнитель страстно-слащавых рок-композиций. Наложила на себя руки Чилла Мольнар, Мисс Венгрия 1985 года; ее фан-клубы до сих пор существуют в Интернете.
Латинович и Сечи покончили с собой в семидесятых годах. Они были болезненно чувствительны и склонны к депрессии и наверняка имели свои причины, но, нельзя не заметить, сделали это в апогее кадаризма, на вершине благополучия гуляшного коммунизма. Умели сойти со сцены в самый лучший момент.
Кадаризм убивал потихоньку, как чад. Не было массовых преследований, да и некого было преследовать — после 1956 года у венгров пропала охота к антикоммунистическим демонстрациям. Кадаризм основывался на неписаном общественном договоре, согласно которому товарищ Кадар давал спокойно жить, а граждане и гражданки Ковач не совали носа в государственные дела, а только в поте лица работали на две ставки. Эта работа на две ставки кроме процентов в виде инфаркта приносила плоды — машину или дачный участок.
Венгры страдают хроническим чувством собственной исключительности. Не принадлежа ни к славянам, ни к Балканам, ни к германской культуре, они не могут отнести себя ни к одной общности, кроме венгров, живущих в соседних краях. Ближайшие родственники, финны и эстонцы, слишком далеко. Да и принадлежат они к другой культуре — культуре холодного Севера, полярных зим, высокого экономического благосостояния. Последняя встреча с ними состоялась несколько тысяч лет назад, сегодня уже не найти общих тем для разговора. Уже другой язык, другие боги; общими остались только склонности к алкоголю и самоубийству. Есть венгерский анекдот о том, как несколько тысяч лет назад, когда финно-угорские номады шли на Запад, они увидели путевой столб: «Умные — на юг, дураки — на север». Тогда венгры повернули на юг, а финны — на север.
Затонувшие в Карпатском бассейне, единственные и неповторимые в своей инаковости, с другим языком, другим происхождением, они обречены быть Другими. Человек обреченный, однако, не может быть счастливым. Он постоянно чувствует себя в опасности, кругом видит преследователей. Венгры горды своей непохожестью, но в этой гордости и их несчастье. Поэтому быть венгром — проклятие.
Самоубийство стало самым успешным экспортным продуктом венгерской культуры. Ни один венгерский писатель, художник или актер не достиг такого успеха, как песенка «Szomorú Vasárnap»
[59] — гимн самоубийц всей планеты, единственный венгерский хит мирового масштаба, произведение, слова которого переведены на несколько десятков языков, и несколько десятков певцов включило его в свой репертуар, а уж людей, которые после этой слезливой песенки покончили с собой, не сосчитать. Композицию «Мрачное воскресенье» в 1933 году написал Реже Шереш, пианист еврейского происхождения (его настоящая фамилия — Шпитцер), игравший в ресторане «Кулач». Автором текста был криминальный репортер газеты «8 Ораи Уйшаг» Ласло Явор. Ей-богу, это был дуэт первоклассных убийц. Никакие Шерлок Холмс и Эркюль Пуаро, даже располагая столь явными уликами, не смогли бы доказать их вину в этом идеальном преступлении, совершенном с помощью музыки. Звуки пианино оказались ядом пострашнее, чем цианистый калий и мышьяк вместе взятые.
Да, Режё Шереш повлиял на человечество сильнее, чем музыка Ференца Листа и фильмы Иштвана Сабо. Даже «Девушка с жемчужными волосами» «Омеги» не покорила мир так, как это удалось «Мрачному воскресенью». «Gloomy Sunday» пели Марианна Фейтфулл, Бьорк, Луи Армстронг, Серж Генсбур, Шинед О’Коннор, Фрэнк Синатра, Билли Холидей, Кронос-квартет. Ну и Эрика Марошан в фильме Рольфа Шубеля «Gloomy Sunday».
Это фильм не о Режё Шереше, хотя его жизнью вдохновленный. Это фильм о любовном четырехугольнике: Эрика Марошан и трое мужчин, которые ее любят и должны будут погибнуть из-за нее, хотя один из них умрет слишком поздно, а двое других слишком рано. Тот, который умрет позже всех, неожиданно сделает это в первой же сцене фильма: восьмидесятилетний Ганс Вик возвращается в Будапешт после полувекового отсутствия, чтобы отпраздновать там свой день рождения. Побывал тут еще до войны, молодой застенчивый ариец, немного неловкий и угловатый, — лет десять спустя, в мундире штандартенфюрера СС, он будет выглядеть взрослее. Тогда, до войны, он был увлечен гением немецкой фотографической техники и вообще всем немецким, а еще — прекрасной трактирщицей Илоной. Теперь он восьмидесятилетний старик, который в ресторане, где пережил первые юношеские восторги, вдруг замечает фотографию Илоны (Эрика Марошан), стоящую на комоде. Фотография сделана его безотказной немецкой «лейкой» в те времена, когда он еще фотографировал красавиц, а не подписывал приказы о массовом истреблении венгерских евреев. Как прежде, бешено колотится его сердце, бьется так сильно, что он падает замертво. Потом время откатывается назад: тридцатые годы, предприимчивый ресторатор, еврей Ласло Шабо вместе со своей возлюбленной Илоной принимают на работу в свой ресторан пианиста. Пианист красив и мрачен, его зовут Андраш Аради, и он только что сочинил распахивающую души (и кошельки) мелодию, которую назвал «Мрачное воскресенье». Ресторан атакуют толпы, чтобы послушать душещипательную песню, доходы растут, выходит пластинка с мелодией Аради, самоубийцы принимаются задело: прыгают в Дунай, вешаются, ухитряются покончить с собой даже в такси. Говорят, это действительно было похоже на эпидемию. В ноябре 1935 года в европейской прессе появилось двести семьдесят восемь статей, описывающих феномен «гимна самоубийц». Столько, во всяком случае, насчитали маниакальные исследователи вопроса.
