В Будапеште ему принадлежит только одна улица и один переулок. И улица, и переулок расположены на окраинах II квартала, у самой границы города, вдали от центра. Квартал IIA, где находится Turul utca
[4], — это, собственно говоря, небольшое местечко, улицы и дома здесь смахивают на разросшуюся деревню с претензиями, хотя сюда и добирается столичный транспорт. Сидя на террасе корчмы «Тетя Нанчи» на улице Эрдёгарок, можно почувствовать себя как на давно минувших каникулах, где-то далеко от Будапешта, в несомненно лучшем прошлом, и, обгладывая гусиное бедрышко, впасть в непременную ностальгию.
Но если к «Тете Нанчи» будапештцы и иностранцы приезжают из-за превосходной и, уж само собой, дорогой кухни, то кто поедет осматривать находящуюся поблизости улицу Турула, на которой всего лишь автобусная остановка и парочка домов?
В Будапеште, разделенном на двадцать три административные единицы, названия улиц могут повторяться. Теоретически, стало быть, возможны двадцать три улицы Турула — существует ведь множество улиц и площадей Яноша Араня, Аттилы, Баттьяни, Бема, Кошута, Пётёфи, Ракоци или Вёрёшмарти. А между тем улица Турула — только одна. Тем не менее я натыкаюсь на след этой птицы на каждом своем венгерском шагу.
Турул впервые привлек мое внимание, когда в шахтерском городе Татабанья, в каких-нибудь шестидесяти километрах к западу от Будапешта, я увидел на холме гордую копию птицы, стоящей на замке в Буде. Птица со стены этого замка известна местным жителям и всем, кто приезжает в венгерскую столицу: она раскинула свои огромные крылья в неизменно осаждаемом толпами туристов месте. Я помнил ее, кажется, с рождения, и никогда она не вызывала у меня никаких эмоций — орлы массово взмывают в воздух с памятников, замков и могильных плит всей Европы, надменно задирают клювы и растопыривают когти в Южной Америке и Африке. Одним больше — что за сенсация?
А то, что турул — не обыкновенный орел, а орел вымышленный. Это нереальное существо, якобы живущее в природе, о котором можно снять документальный фильм для телеканала «Animal Planet»; в этом фильме турул пикировал бы над пуштой и охотился на мышей. Это абсолютно специфическая, венгерская версия хищной птицы, вроде бы похожей на орла, но как-то не до конца.
На холме в Татабанье в 1907 году установили превосходно видную снизу — и с автострады, ведущей в столицу, и с железной дороги — идеальную копию птицы из Буды. Птица грозно взирает на шахтерско-фабричный город, взирает не без брезгливости, потому что вид скверный. На соседнем холме одиноко поднимается к небу шахтный копёр: два гордых символа города, на которые никто не обращает внимания.
То, что охоты на турула мне не избежать, я осознал, разглядывая рекламку, которую я вынес из пивной «Ланцхид»
[5] на улице Фё прямо у туннеля под горой — той самой, на которой и расположен замок, где петушится знаменитый турул. Такие листки лежат чуть ли не во всех забегаловках, они отлично заменяют книжные закладки. Можно набрать их целую кучу, они напичканы рекламой, поэтому, если только вы не являетесь коллекционером или антропологом, не стоит обращать на них внимание. Этот листок, однако ж, заинтриговал меня, поскольку рекламировал несуществующий продукт — «Турул-колу». На траве в позе, знакомой нам по импрессионистским полотнам, сидит группка людей, потягивающих «Турул-колу» из бутылок типа польских, из-под «бормотухи». Идея «Турул-колы» — незаурядное сочетание венгерской традиции (турул) с космополитической современностью (coca-cola). Создавая «Турул-колу», креативщики из какого-то рекламного агентства гениально соединили локальное с универсальным. С помощью одного простого приема они показали путы, сковавшие современные пост-коммунистические общества: глобалистский капитализм, исключающий все оригинальное и последовательно идущий к унификации, а также национальную традицию, от которой страны этой части Европы не в силах избавиться. Груз традиции призван уравновесить чудовищную тяжесть обрушивающейся на наши головы массовой культуры. Тем временем оба груза тянут нас вниз.
Пивная «Ланцхид» — одна из моих любимых забегаловок, потому что она вне пределов досягаемости турула и кока-колы. Это местный кабачок, увешанный старыми снимками, афишами довоенных венгерских фильмов и фотками классиков блюза, поскольку хозяин, толстый Роби, питает сильную слабость к музыке, что очень хорошо слышно. А кроме того, Роби, прежде чем я успеваю что-либо заказать, спрашивает по-польски: «Пивка?» — и, не дожидаясь ответа, ставит передо мной стакан «Дреера».
«Ланцхид» — не место ни для тренди-клабберов, строящих свою жизнь по подсказкам дармовых журнальчиков «Pesti Est» и «Exit», ни для любителей приправленного красным перцем шпика, ни для туристов, с путеводителем в руке разыскивающих самый дорогостоящий ungarische gulasch suppe. Нету здесь ни супа-гуляш, ни паприкаша, зато есть вино, пиво и палинка. Всякий раз, когда я выпиваю там слишком много пива, меня отрезвляет неизменный цитрусовый освежитель в туалете. Отуманенный, иду в туалет, останавливаюсь, слегка пошатываясь, над унитазом и внезапно ощущаю настоящий катарсис. Синтетический лимон ввинчивается мне в ноздри, и мой ум вновь становится ясным и аналитическим.
Заведение Роби, со своими скатертями в красную клетку на столах, слегка подделывается под kisvendégő
[6]. Такие скатерти характерны для маленьких дешевых столовок с простой, быстрой и сытной кухней. Таких, как «Кадар» на площади Клаузал, открытая только с полдвенадцатого до полчетвертого, так как ее единственная цель — незамедлительно и хорошо накормить. В «Кадар», не имеющей ничего общего с Яношем Кадаром, меню написано на листке бумаги, лежащем на столе, а блюда подает официантка в классических сапожках на шнуровке, с открытой пяткой и носком, какие носили когда-то продавщицы всех кооперативных магазинов и столовок в странах Восточного блока.
Расплачиваться следует при выходе, у накрахмаленного официанта, которому нужно искренне исповедаться в том, что было съедено, а он тем временем на крохотном кассовом аппарате выбивает сумму, высчитывая с нас за суп, второе, ломтики хлеба и стаканы содовой воды. Иногда в очереди к нему толпится молодежная англоязычная экскурсия — по всей вероятности, харчевня «Кадар» удостоилась абзаца в каком-нибудь путеводителе Паскаля или «Lonely Planet».
Кассир поразительно похож на старого Марлона Брандо, и это располагает к размышлениям, кем он был, прежде чем угодил в «Кадар». Может быть, моряком? К завсегдатаям он приближается враскачку, широко расставляя ноги, и, присев к столику, с явным усилием начинает разговор — будто делает это по долгу службы, и, вероятно, так оно и есть. А может, это походка не моряка, а спортсмена, страдающего ревматизмом? А вдруг он — бывший борец, как официант из «Хоргастанья»
[7], превосходного рыбного ресторана на той же улице, что «Ланцхид», тот самый, который всегда интересуется, что у меня новенького, как поживаю и почему больше не прихожу со всякими разными девушками. В «Хоргастанья» подают рыбацкий суп из сома, он нежнее и вместе с тем выразительнее, чем классический суп из карпа, всегда слегка отдающий тиной. Лучше всего он в версии «korhely», то есть для жертв похмелья: с лимоном и сметаной, которые придают ему свежесть и легкость — редкие для венгерской кухни свойства.
