Конечно, бывают дети, с которыми любые правила работают слабо. У меня из семи таких двое. С ними приходится быть строже, когда-то и зубами щёлкнуть, чтобы привести в чувство. Но пока большую часть времени мне удаётся быть главным дирижёром в этом оркестре.
21 июля 2015 г.
Когда я только привезла Нину домой, она на любые попытки ей помочь грозно кричала:
– Я вам не малышка!
А теперь, когда я выношу её из ванной, Нина просит:
– Мама, заверни меня как малышку!
Это значит, нужно одно полотенце как платочек намотать на голову, а вторым большим всю Нину запеленать. Заверну её так, покачаю, разговариваю с ней как с маленькой Кристинкой.
Сначала Нина хохотала. Резко разворачивалась, мол, хватит тут цирк устраивать. А потом всё дольше и дольше так оставалась. А сегодня уже и разворачиваться не хотела, просила ещё её качать.
Чем ближе я узнаю Нину, тем больше поражаюсь, какая она ранимая и тонко организованная девочка. И тем страшнее мне представить, как эта крошка пережила такое количество операций.
Очень трогает, как она внимательно ко мне относится. Всегда обратит внимание на новую одежду, на перемену в причёске, похвалит духи.
И я часто думаю о том, как угадала с дочкой. Просто невероятно!
* * *
Долго думала, стоит ли писать об этом.
Решила, что нужно.
Только сейчас, когда Нина уже дома и стало ясно, что это совершенно наша девочка, я могу признаться в том, насколько страшно было принять решение взять её в нашу семью. Признайся мы раньше – нас стали бы отговаривать изо всех сил.
Я даже мужу боялась рассказать, насколько мне страшно, чтобы не пошатнуть его робкую уверенность в том, что меня никакими Нинами не испугать.
Кажется, что страх – это неуверенность в собственных силах. Так оно и есть. Но как можно рассчитать силы при принятии такого решения? Никак. Это большой риск. И я никому и никогда не смогу сказать – да ладно, чего там, мы тоже сначала боялись, а теперь всё отлично!
Тут не угадаешь.
Единственной моей поддержкой в то сложное время были беседы с родителями детей-инвалидов, которые уже решились на подобный шаг. И они тоже были очень осторожны и не уверены во мне. Но, разговаривая с ними, я внутренне успокаивалась. Обычные люди. Да, бывает непросто, но не мучаются, а просто живут. Значит, и я смогу.
И всё-таки настал момент, когда нужно было принять окончательное решение. И от ужаса я не могла спать. Было так мучительно и невыносимо страшно – до тошноты, до слёз. «Отстаньте от меня, я не могу больше думать про это!»
Принять решение помогло понимание, что как бы нам ни было страшно, нас двое и у нас всё хорошо. А вот насколько страшно маленькой беспомощной девочке – даже представить невозможно! Что у неё впереди? Чего мы боимся? Сами себя?
Тогда мы ещё раз спросили друг у друга: ну что, берём? Берём.
И после этого стало так спокойно и хорошо! Решение принято, можно выдохнуть.
Мы всё решили ещё перед знакомством с Ниной.
Мы всегда принимали решение перед знакомством с ребёнком, основываясь на известной информации о нём и фотографиях. Иначе от страха и волнения я бы не смогла подписать согласие ни на кого из наших детей. Кроме Кристинки.
Накануне знакомства с Ниной я тоже очень сильно волновалась. Но как только увидела и услышала Нину, сразу успокоилась и больше уже не сомневалась, что это наша дочка.
24 июля 2015 г.
Сходили с Вадимом к невропатологу.
Ставит ему теперь к гиперактивности и дефициту внимания аутичные черты.
Врач задавала ему вопросы, Вадим опять нёс околесицу, просто смесь своих впечатлений.
– Вадим, с кем ты сегодня пришёл?
Вадим:
– Я поеду на автобусе к бабушке, самокат фиолетовый, можно прыгать на фонтане и промокнуть…
Если сын не заинтересован в беседе, он просто начинает говорить о том, что интересует его самого, о собственных ярких впечатлениях. И не обращает внимания на то, что спрашивают его вовсе не об этом.
Но если Вадим сам что-то спросил, он внимательно слушает ответ и дальше нормально строит диалог. Он воспринимает только то, что его интересует, а если ему пытаются что-то навязать, просто выключается.
С папой Вадим почти всегда разговаривает нормально, слышит его и отвечает как человек. Но папа – самая значимая фигура для Вадима с давних пор.
Ещё Вадим обожает рисовать, возиться с пластилином и конструктором, но не реагирует на схемы или попытки показать, как что-то слепить или нарисовать. Иногда он сам строит большие, строго симметричные, очень логичные башни или дома, и мы удивляемся. Но очень часто, когда мы с ним садимся строить и я пытаюсь что-то показать, он начинает всё ломать и корчить из себя дурака. В последнее время у него появилась привычка издавать звук, будто его рвёт – таким образом Вадим выражает удивление или просто веселится.
Назначили на месяц «Глиатилин». В сентябре будет повтор «Фенибута». Наблюдаем.
Несмотря ни на что, нам всё время кажется, что прогресс есть, развитие происходит. Не теряем надежды, что Вадим перерастёт эту гиперактивность. Дозреет до понимания каких-то вещей, внимательнее будет относиться к объяснениям.
А пока он самый сложный ребёнок из всех наших. Мы никогда не знаем, как поведёт себя Вадим в поездках, магазинах, гостях и на всяких мероприятиях, не начнёт ли истерить и кататься по полу. Повода для этого обычно никакого не надо и предотвратить такое поведение тоже пока не получается. Но бывает, что мы берём его куда-то, готовясь к худшему, а сын ведёт себя спокойно, как обычный мальчик.
Вечером мирно разговаривали на кухне с мужем, и вдруг я услышала из соседней комнаты диалог между Ниной и Кириллом (старшие ушли гулять).
Нина подползла к закрытой двери в комнату мальчиков и попросила Кирилла открыть ей. Кирилл из коридора небрежно ответил: «А "пожалуйста" где?», «А по имени ты меня не назвала…» Нина и так, и эдак просила, но Кирилл придумывал всё новые требования и не двигался с места.
Я слушала и закипала. В конце концов, что называется, забрало упало, и я влетела в комнату и стала орать.
Да, в гневе я ору так, что даже голос садится. Потом сожалею и придумываю, как можно было поступить умнее, но это потом.
Кирилл долго не понимал, чего я разошлась. А я попросила его залезть, как Нина, с пола на стул и кровать, а главное, подползти к двери и открыть её. Кирилл отказывался ползать, ревел и говорил, что он больше так не будет.
Пришлось выйти из комнаты, дождаться, пока он успокоится, а минут через десять вернуться в человеческом обличье и беседовать уже спокойным голосом.
Вроде разобрались, но после таких душевных разговоров я как выжатый лимон.
