Однако какое-то движение там было, определенно.
Закрывая за собой заднюю дверь, он слышит звук быстро удаляющихся шагов.
– Можешь курить и здесь, Брайан. – Мать кивает на набитую до отказа пепельницу. – Помог бы мне с этими рождественскими открытками.
Она насаживает открытки на крохотные зеленые и красные крючки – получается подобие гирлянды из флажков. Пакетик со сладким заварным кремом подходит к концу.
– Надо же глотнуть хоть немного свежего воздуха, мам.
– Не забывай о своих почках, – предупреждает она.
Брайан подходит к окну, слегка отдергивает занавеску. Получается щелочка шириной не больше дюйма.
– Чего это ты там высматриваешь? – спрашивает она и откладывает открытки на колени.
– Одиннадцатый дом.
– Вроде бы ты говорил, что он уехал со своей мамашей. И вроде бы мы все решили, что нет смысла наблюдать за домом до тех пор, пока он не вернется.
– В саду у него кто-то ходит.
Она тут же вскакивает. Груда рождественских открыток разлетается в разные стороны, висевшие в самом низу картонажные ясли и ослик падают на ковер.
– Если уж хочешь что-то сделать, так делай как следует, – ворчит мать. – Погаси верхний свет и раздвинь занавески.
Брайан повинуется, и вот они начинают всматриваться во тьму.
– Что-нибудь видишь? – спрашивает она.
Он не видит. И они продолжают наблюдать в полном молчании.
Шейла Дейкин выходит выбросить мусор, слышен скрежет стекла по металлу. Сильвия Беннет раздвигает шторы в одной из комнат на верхнем этаже и выглядывает на улицу. Такое ощущение, будто она смотрит прямо на них, и Брайан прячется под подоконник.
– Да не видит она тебя, олух ты эдакий, – говорит мать. – Свет-то у нас выключен.
Брайан выныривает, смотрит в окно, но Сильвия уже исчезла.
– Может, снова те ребята из города, – рассуждает мать. – Может, они вернулись.
Брайан навалился грудью на подоконник. Ноги у него занемели, сбоку в ребра впивается спинка кушетки.
– Да они бы не посмели, – бормочет он. – После того, что случилось.
Мать насмешливо фыркает:
– Ну, не знаю. Лично я ничего не замечаю. Тебе, должно быть, показалось.
Она говорит и говорит, и в этот момент Брайан снова видит какое-то движение за тонкими деревцами с облетевшей листвой, что стоят в саду у Уолтера Бишопа.
– Вон, там! – Он стучит пальцем по стеклу. – Теперь видишь их?
Мать снова приникает лицом к стеклу, дышит возбужденно и часто.
– Сроду бы не подумала, – бормочет она. – Что, черт возьми, происходит?
– Кто? – Брайан тоже приникает к стеклу. – Кто это там?
– Да отодвинься ты, Брайан. Все загородил.
– Кто это? – повторяет он, слегка отодвигаясь.
Мать отходит на шаг, скрещивает руки на груди. И с удовлетворением замечает: – Это Гарольд Форбс, кто ж еще. Определенно Гарольд Форбс.
– Разве? – Брайан снова рискнул прижаться лицом к стеклу. – С чего ты взяла?
– Да я этого горбуна когда хочешь узнаю. Совсем никудышная осанка у этого мужчины.
И вот они снова всматриваются во тьму и видят свои отражения в стекле – искаженные от любопытства призрачно-бледные лица с открытыми ртами.
– Странные все же люди попадаются на этом свете, – бормочет мать.
Глаза Брайана уже совсем освоились с темнотой, и через секунду он отчетливо различает согбенную фигуру – человек что-то держит в руке и рассматривает этот предмет. Он движется между деревьями, приближается к дому номер одиннадцать. Это определенно мужчина, но Брайан не понимает, отчего мать так уверена, что именно Гарольд Форбс.
– Что он там несет? – Брайан протирает ладонью запотевшее стекло. – Ты не видишь?
– Не знаю, – отвечает мать, – но не это интересует меня в первую очередь.
Брайан оборачивается к ней, хмурясь:
– Ты о чем?
– Меня куда больше интересует, – продолжает мать, – кто это с ним?
Она права. Вслед за согбенной фигурой, мелькающей среди деревьев, идет второй человек. Он немного выше первого и стройнее, и оба указывают на нечто, находящееся за домом. Брайан еще плотнее приникает к стеклу, но картина расплывается, искажается и превращается в непонятный набор теней и линий.
Брайан выдвигает несколько предположений, но все они отметаются матерью по разным причинам – слишком молодой, слишком старый, слишком высокий.
– Так кто же это, как думаешь? – спрашивает Брайан.
Мать выпрямляется во весь рост, прижимает подбородок к груди.
– Есть кое-какие подозрения, – отвечает она, – но не знаю, имею ли я право…
Существует в мире лишь одно, что занимает мать больше, чем слухи. Это верность следующему принципу: надо скрывать информацию от заинтересованной стороны, руководствуясь неведомо откуда возникшими моральными соображениями.
Они спорят. В спорах Брайану никогда не удается одолеть мать – та слишком практична и слишком упряма. И вот он, наконец, сдается, но когда снова выглядывает в окно на улицу, видит: фигуры исчезли.
– Надо же, – говорит мать. Открытки все еще валяются на полу, и она на пути к дивану подбирает несколько с изображением Девы Марии.
– Как думаешь, что они там делали? – спрашивает Брайан.
Она берет еще одно печенье и, пока он ждет ответа, открывает баночку с заварным кремом и изучает содержимое.
– Что бы там ни было, будем надеться, это поможет нам избавиться от Бишопа раз и навсегда. Довольно с нас всех этих случаев за последнее время.
В кои-то веки сын с ней согласен. За последние несколько недель было несколько неприятных происшествий, следовали они одно за другим. Полиция почему-то отказывалась патрулировать их улицу, жители были предоставлены сами себе.
– Я одно скажу. – Мать откусывает кусочек печенья, сдобренного заварным кремом, целая россыпь крошек падает на салфетку. – Хорошо, что ты здесь, со мной, Брайан. Иначе я бы ночью и глаз не сомкнула. Ну, по крайней мере до тех пор, пока этот человек живет в том доме.
Брайан облокачивается спиной о подоконник, но его края больно врезаются в спину. В комнате слишком жарко. Мать всегда любила, когда жарко натоплено. Еще ребенком он стоял на этом же месте. Смотрел в окно, пытался придумать способ, как бы избавиться от этой жары и духоты раз и навсегда.
– Выйду выкурить сигаретку, – говорит он.
– Не понимаю, почему ты не хочешь курить здесь, Брайан. Тебя что, не устраивает моя компания?
Она снова принимается нанизывать рождественские открытки. А вот это тема, думает Брайан. Она помещает в ряд еще одного младенца Иисуса. Тринадцать вифлеемских звезд. Тринадцать нагруженных осликов. Целая гирлянда младенцев Иисусов будет украшать пространство над каминной доской и наблюдать за тем, как они с матерью будут поглощать рождественский ужин в полном молчании и в дурацких бумажных колпаках.
