Мне казалось, это чересчур, но миссис Мортон сказала, что предосторожность никогда не помешает. Лично я считала, что излишняя предосторожность может очень даже помешать, но не стала возражать вслух, потому как при упоминании о Тилли миссис Мортон всякий раз огорчалась.
– Это вовсе не ваша вина, – сказала я ей. – Хотя все могло сложиться по-другому, если бы мы прислушались к Анжеле Риппон.
Мы играли в монополию, смотрели черно-белые фильмы по Би-би-си 2, ели шоколадное печенье, хотя оно казалось менее вкусным, чем в компании с Тилли. Как-то днем сели в автобус и поехали по дороге к Маркет-плейс, где гуляли по холмам, с которых хорошо был виден город. Миссис Мортон показывала разные достопримечательности, а мне в сандалии забились мелкие камушки, и я чувствовала себя совершенно несчастной. Так что приходилось прикладывать немало усилий, притворяясь, будто я заинтересована. Без Тилли все было по-другому. Куда бы мы ни пошли, возникало такое ощущение, будто ты вернулась домой после долгих каникул. Все казалось пустым.
Когда, наконец, Тилли все же появилась, личико у нее было мучнисто-белого цвета.
– Тебе нужен свежий воздух, – сказала миссис Мортон и усадила ее в самый прохладный уголок, подкинув еще одну подушку и вручив коробку «Вэйгон вилз».
– Ну, чем вы без меня занимались? – спросила Тилли, отщипывая кусочки суфле.
– Да много чем, – ответила я.
– Бога нашла?
– Совсем замоталась, – сказала я. – Времени не было.
– Так мы продолжим искать?
– Наверное, – кивнула я.
Она улыбнулась и передала мне коробку с печеньем.
Тилли получила право выбора телевизионных программ. Ее не заставляли приносить нам напитки, мало того – миссис Мортон разрешила ей не мыть руки перед едой.
– Что-то я сегодня неважно себя чувствую, – сообщила я и наложила себе еще одну тарелку печенья, но никто словно и не заметил.
Через три дня нам разрешили играть на улице, но только не в середине дня и при условии, что Тилли будет выходить в своей непромокаемой шапочке. Тилли постоянно носила эту шапочку, а потому я сочла, что все вернулось в норму. Но сегодня прямо с утра на дворе было слишком жарко, и вот вместо прогулки мы сидели за кухонным столом и пытались сгибать ложки, как делал Ури Геллер
[34]. Мы целую вечность этим занимались.
– Посмотри, вроде бы согнулась. – Тилли приподняла свою ложку.
Лично я ничего такого не заметила.
– Никакой разницы, – сказала я.
– Ну вот же, – она указала на абсолютно прямую линию. – Вот.
В это время мимо как раз проходила мама, и она пригнулась, сощурилась и сказала: да, вроде бы ложка действительно немного согнулась. Впрочем, моя мама всегда предпочитала соглашаться с людьми, чтобы те чувствовали себя лучше.
– Ничего она не согнулась, – возразила я. – Как была прямая, так и осталась.
– Нет, не понимаю, как Ури Геллер это делает. – Тилли потерла ложку еще несколько раз и сдалась.
– А все потому, что он испанец, – сказала я. – Только испанцы могут вытворять такие фокусы. Они в этих делах смыслят.
Мы оставили ложки в покое и стали наблюдать за Джоном Кризи, который стоял на автобусной остановке в конце улицы. А потом наблюдали за тем, как он идет обратно к своему дому в полном одиночестве. Выглядел он еще более неопрятно, чем когда я видела его последний раз. Волосы торчали дикими клочьями, точно хотели сорваться с головы, одежда мешком болталась вокруг тела, словно снята с чужого плеча. Даже шнурки на ботинках развязались. Мама стояла у стола и наблюдала вместе с нами.
– Что-то не больно-то хорошо он выглядит, да? – заметила я.
– Да уж. – Она не отрывалась от окна. – Действительно скверно.
Лето прорывалось сквозь занавески, солнечные лучи рисовали острые линии на кухонном полу. Они казались столь четкими, что я могла поставить ногу между ними и наблюдать за тем, как желтое пятно наползает на носок туфли и передвигается затем на кафельную плитку. Ремингтон расположился в этой световой решетке и походил на лабрадора с расцветкой тигра.
– Думаю, на улице не жарче, чем здесь, – сказала я. – Мы могли бы и на ограде посидеть.
– Хорошая идея, – заметила мама и стала вдевать нитку в иголку.
Кухонная дверь захлопнулась за нами прежде, чем нитка нашла дорогу в ушко.
Мы просидели на каменной кладке всего несколько минут, когда вдруг мимо, окутанная бежевым, пронеслась миссис Форбс. Мы обе вытянули шеи и видели, как она свернула в сад к Шейле Дейкин, а затем, стоя на ступеньках крыльца, затеяла какой-то бурный разговор с Кейти.
– Как думаешь, что это она там придумала? – спросила я.
Тилли лягнула пяткой кирпич.
– Не знаю, – протянула она. – Но я ей не доверяю. А ты, Грейси?
Я подумала.
– Нет. Со дня исчезновения миссис Кризи все на нашей улице ведут себя как-то странно. – Я вспомнила и об отце, но не стала ничего говорить, потому что эта тема занимала у меня в голове совсем отдельное место.
Через некоторое время миссис Форбс вышла на улицу вместе с Шейлой. Они пересекли дорогу и направились к дому мистера Кризи. Показалось, что миссис Дейкин слегка покачнулась посреди дороги.
– Может, и она тоже плохо себя чувствует, – заметила Тилли.
Женщины долго стучали и орали на крыльце, и вот их, наконец, впустили. Едва дверь в дом мистера Кризи захлопнулась, дверь в дом Шейлы Дейкин отворилась, и оттуда вышла Лайза, волоча за собой Кейти. На ней был жакетик из джинсовой ткани и босоножки на высоченных каблуках – в точности такие я видела в каталоге «Кейз».
«Нет, такая обувь не для тебя», – говорил папа и начинал смеяться.
– Пошли, – сказала я. Дернула Тилли за рукав, и мы соскочили с ограды.
Тилли всегда быстро соображала, что от нее требуется. Одно из ее многочисленных достоинств. И мы успели добежать, как раз в это время Лайза закрывала калитку.
– Привет, – сказала я.
– При-ве-тик. – Она разложила это слово на три слога и выразительно закатила глаза.
Я зашаркала сандалиями по асфальту, скрестила руки на груди.
– Куда собралась?
Она зашагала по улице. Все еще волокла Кейти за локоть, а тот безуспешно пытался вырваться.
– В магазин к Сирилу. Молоко кончилось. Да прекрати ты ныть, Кейти!
– Ой, как здорово! И нам тоже к Сирилу, – сказала я.
– Неужели? – удивилась Тилли. Но произнесла она это так тихо, что никто не услышал.
Лайза обернулась. Кейти все еще выкручивал ей руку и умудрялся издавать дикие и разнообразные звуки, не открывая рта.
