– Дело совсем не в этом, Грейси. Думаю, главное в том, что каждый имеет право думать иначе, чем другие.
Все же смешная она иногда бывает, эта Тилли.
– Ты так ничего и не поняла? – спросила я.
Она насупилась и уставилась на коврик.
Эрик Лэмб полез за стаканами, стоявшими на буфете, тем временем мы с Тилли с любопытством осматривали кухню.
Просто удивительно, до чего разные у людей кухни. Одни такие кричащие и суматошные, как у миссис Дейкин, другие, как у Эрика Лэмба, тихие и спокойные. Над дверной рамой чуть слышно тикали ходики, холодильник мирно урчал в углу. А в остальном – никаких звуков, даже когда мы открывали краны, посматривали в окно и мыли руки жидким мылом. Рядом с плитой стояли два кресла-качалки, одно расшатанное, с почти провалившимся сиденьем, другое целое, как новенькое. Через спинки обоих были перекинуты связанные крючком покрывала – переплетение многоцветных ниток радовало глаз своей яркостью, – а на туалетном столике стояла фотография женщины с добрыми глазами. Она смотрела, как мы моем руки, как берем стаканы с лимонадом у Эрика Лэмба, и я подумала: каким терпением надо было обладать, чтоб сплетать воедино эти шерстяные пряди, создавая плед для кресла, в котором она больше не сидит.
И решила спросить прямо в лоб, без обиняков.
– А вы верите в Бога? – спросила я.
Я видела, как Эрик Лэмб взглянул на фотографию, однако отвечать он сразу не стал. Вместо этого сидел так тихо, что я слышала, как он дышит. И вот, наконец, он снова посмотрел на снимок, потом – на меня, и сказал:
– Конечно.
– И вы верите, что Он находит каждому подходящее место?
– Как анемонам? – вставила Тилли.
Эрик Лэмб посмотрел через окно в сад.
– Думаю, Он позволяет нам расти, – ответил он. – Просто мы должны найти лучшую почву. Каждое растение может расцвести пышным цветом, надо лишь найти для него правильное место. Но иногда самое подходящее место вовсе не там, где нам кажется.
– Интересно, могут ли овцы и козлища расти на одной и той же почве, – сказала Тилли.
Эрик Лэмб взглянул на нее и нахмурился, и тогда мы рассказали ему о козлищах и овцах и о том, что Бог повсюду, и мы размахивали руками и пили лимонад.
– А кто эта леди на фотографии? – спросила Тилли.
Мы посмотрели на Тилли. И она смущенно отвернулась.
– Это моя жена, – ответил Эрик. – Я ухаживал за ней, но потом она умерла.
– И теперь, когда она ушла, вы вместо нее ухаживаете за садом, – сказала Тилли.
Эрик Лэмб забрал у нее пустой стакан.
– У меня ощущение, что вы отбрасываете гораздо больше тени, чем мне поначалу казалось, – сказал он.
И улыбнулся.
Едва мы затворили за собой калитку, как Тилли ухватила меня за рукав.
– Мы так и не поговорили с ним о миссис Кризи.
Я открыла пакет, который вручил нам на прощанье Эрик Лэмб. В нем лежали томаты черри, от коричневой бумаги исходил сладковато-пряный аромат лета.
– Ну, разумеется, поговорили, – ответила я. Сунула один помидорчик в рот, почувствовала, как он лопнул на зубах. – Ни о чем другом почти что не говорили.
Тилли тоже запустила руку в пакет.
– Как это?
– Ах, Тилли Альберт, – сказала я. – Что бы ты без меня делала?
Она надкусила черри и улыбнулась мне.
К полудню пакетик опустел. Томаты были сладкие, как сахар.
Дом номер три, Рябиновый участок
15 июля 1976 года
– Сегодня мамочка подает чай к шести, Ремингтон. Так что будем надеяться, воспитанные люди явятся в дом вовремя, как раз к чаю.
– Если люди обладают хорошими манерами, Ремингтон, то они понимают: чай в этом доме подается именно в это время прежде всего потому, что кое-кому из нас надо ходить на работу.
Родители мои продолжали выяснять отношения через собаку.
Пес был избран инструментом общения, хотя, как обычно, лежал под кухонным столом и, похоже, не осознавал своей новой роли. Просто, наверное, думал, что стал очень популярен и всем интересен.
Родители обращались непосредственно друг к другу, лишь когда в доме появлялся кто-то еще или когда они вдруг затевали открытую громкую ссору с криками, хлопаньем дверец кухонных шкафчиков и беготней по лестнице – то вверх, то вниз. Мама перестала спрашивать отца о миссис Кризи, вместо этого переключилась на другие темы. Говорила о том, что в этом году они вместе в отпуск не поедут, или же спрашивала, когда отец заберет свое барахло в офис и будет, черт возьми, жить там постоянно.
Мы с Тилли убегали к миссис Мортон, где было куда приятнее и тише, где никто ни на кого не нападал.
Миссис Мортон возилась в кладовой, мы с Тилли сидели за кухонным столом.
Мы раскладывали пасьянс «Солитер», но всякий раз, обнаружив короля, Тилли подсовывала его под самый низ колоды.
– Так не полагается, – рассердилась я. – Это жульничество.
– Как хочу, так и играю.
– Но есть правила.
– Это не мои правила, – ответила Тилли. И прямо у меня на глазах спрятала еще одного короля. – Думаю, людям надо разрешить играть по своим правилам.
– В том-то и смысл правил, – заметила я. – Они созданы для того, чтобы все играющие их соблюдали.
– Но ведь это же ужасно скучно, разве нет?
Тилли принадлежала к тому разряду людей, которые отправляют рождественские открытки в июле – лишь на том основании, что, как им кажется, адресату понравится картинка. Так что порой приходилось ей уступать.
Миссис Мортон прошествовала мимо нас с тремя коробками зефира.
– А вы верите в правила, миссис Мортон? – спросила я.
Миссис Мортон и коробки с зефиром затормозили прямо передо мной.
– Есть очень важные правила, – ответила она. – Ну а другие, как мне кажется, созданы лишь для одного. Чтоб люди почувствовали: они на одной стороне.
Я кивком указала на Тилли и вытащила из-под колоды короля.
– Но ведь на самом деле это не работает, верно? – спросила Тилли. – Взять, к примеру, мистера и миссис Форбс. Похоже, они никогда не бывают на одной стороне. Мистер Кризи сейчас вообще ни на чьей стороне. И я пока что не поняла, на чьей стороне миссис Дейкин.
– Да уж, – сказала я и посмотрела на короля. – Выходит, это не всегда так.
– А твои мама с папой сейчас явно не на одной стороне, – добавила Тилли.
Миссис Мортон кашлянула и понесла коробки с зефиром обратно в кладовку.
– Все дело в Боге, – сказала я. – Если бы мы нашли Бога, то миссис Кризи точно вернулась бы домой. И все остальное тоже утряслось бы.
