— Ой, мамочки!
Катя не могла поверить, что все кончилось, а она еще жива. Всю дорогу до Залесья ее новый знакомый гнал так, что «Газель» швыряло направо и налево. Раз двадцать они должны были перевернуться, но каким-то чудом выравнивались. Когда они перескакивали по мостику через речку, Катя увидела под собой полынью и уже приготовилась в нее падать. Но нет, ангел-хранитель и тогда уберег.
Когда они вышли из избы бабушки Матрены и Игнатий полез за руль, Катя впервые возмутилась:
— Ты же пьяный!
— Чутка хлебнул.
— Двести пятьдесят выжрал.
А то и больше.
Но Игнатий не смутился:
— Разве это доза для такого молодца! Хочешь знать, я и после литра спирта спокойно за руль сяду!
Катя что-то сомневалась, но кто бы ее спрашивал. Игнатий просто схватил ее за шиворот и пихнул в кабину.
— Сиди и молчи… баба!
Стартанул он так, что снежная пыль поднялась из-под колес. И оглянувшись, чтобы помахать вышедшим проводить их бабушкам, Катя их попросту не увидела. На том месте, где стояли бабки, теперь высились два заснеженных снеговичка. Один повыше и постройней, другой пониже и поупитанней.
— Игнатий, потише езжай! — взмолилась Катя. — Прошу тебя, тише!
— Сам знаю. Кто за рулем? Ты или я?
— Ты, но…
— Вот тогда и молчи.
И вместо того чтобы убавить газу, он втопил педаль в пол до упора. Мотор взревел. И гонка наперегонки со смертью началась.
— А-а-а! — верещала Катька, когда машину кидало на особо крутом повороте. — Разобьемся! Насмерть!
Игнатий хохотал, словно безумный, и орал:
— Не с-ссы, Катюха! Прорвемся!
— Игнатий, тормози!
— Молчи, баба!
И машину швыряло по ухабам так, что казалось, сейчас она развалится на части. Катя вместе с машиной прыгала на сиденье, вцепившись в него обеими руками, но это не помогало ей удержать равновесие. Катю мотало так, что она стукалась головой то о дверь, то об Игнатия, а то вылетала вперед и стукалась о лобовое стекло.
— Ой-ой-ой! — голосила она. — Господи, помоги!
Но Игнатий лишь хохотал, словно безумный. Потом ему вдруг стало жарко. Он опустил стекло, и в машине загулял ледяной ветер. Его порывы поднимали волосы на голове у Катюши дыбом и по телу бежал мороз.
И вот теперь все кончилось. Их «Газель» стояла посредине площади на плотно утрамбованном снегу и никуда не двигалась. Катя с трудом разжала пальцы, которыми она вцепилась в ручку «Газели», словно это могло каким-то образом уберечь ее. Пальцы затекли в скрюченном положении, и ей не сразу удалось их распрямить.
Выбравшись из машины, Катя обнаружила, что их прибытие не осталось незамеченным. Со всех сторон к ним спешили люди. И нельзя сказать, чтобы вид у них был какой-то особо гостеприимный. Сказать прямо, совсем наоборот. Многие так и вовсе размахивали руками, в которых держали жерди и дубины, и громко кричали что-то очень сердитое.
— Поколотят.
Игнатий явно струсил. Хмель из него уже выветрился. А вместе с ним ушла и давешняя бравада.
— Ох, поколотят.
— За что? За столб?
— Дура! Это же не просто столб. Это у них вроде как главный идол. Они ему поклоняются. Хороводы вокруг него водят. Цветами украшают. Обнимают. Целуют даже. Чего ржешь? Не вру, сам видел.
По лицу Игнатия стекала струйка крови. Когда «Газель» врезалась в сей замечательный столб, Игнатий слегка стукнулся о руль и раскровенил себе лоб. Катюше даже на какой-то момент сделалось его жалко. Но потом эти мысли вытеснил страх за собственную безопасность.
Их очень быстро и со всех сторон окружили прибежавшие на шум люди. Одеты здешние обитатели были своеобразно. Катя от изумления широко открыла глаза. Такого изобилия красок она никогда раньше не видела. Бабы все были в ярких цветастых платках, накинутых и повязанных поверх шубок или дубленок. Под ними теплые, но тоже цветастые юбки. На ногах или валеная обувь, или красные сапожки. Мужчины в зипунах и тулупах, подпоясанные красными и синими кушаками. Разноцветные шапки. И всюду пестрит от вышивки, так что глазу с непривычки даже делается больно.
Люди сердито кричали, негодуя главным образом на Игнатия, но внезапно все утихли и расступились. Вперед вышел пузатенький дяденька лет пятидесяти, который окинул взглядом разбитую «Газель», а потом выпятил вперед густую, уже начинающую седеть бороду и гневно воскликнул:
— Вы пошто покой моих людей смущаете, негодные, а?
Игнатий молчал. Катя тоже вперед не лезла. Дядька ей не понравился. Лицо у него было злое. И к тому же он был не только пузат, но еще и горбат, что она рассмотрела не сразу.
— Пошто хулиганите, я вас спрашиваю? — допытывался у них горбун. — А-а-а… Постой-ка! Кажись, я тебя знаю. Игнатий! Вона оно как! А я-то думаю, кто это к нам заявился незваный-нежданный. А оно вон как. Племянничек! Отца Анатолия родственничек!
Последнее было сказано с таким ехидством, что Игнатий не выдержал:
— Дядь Феодор, ты того… не ругайся. Мы к тебе по делу.
Значит, этот бородатый толстячок и есть тот самый Феодор, который держит в повиновении чуть не сотню человек? Катя с интересом уставилась на него. И что в нем могло привлекать сердца людей? Низенький, толстенький, никакой харизмы. Сказать честно, так урод уродом.
— Какое у тебя ко мне дело может быть? — злился горбун. — Ты — ехидна, позор рода!
— Ты того…
— Чего «того»?
— Не ругайся, Феодор. Говорю же, дело есть к тебе. Важное.
Но тут из толпы чей-то голос крикнул:
— Дяденька, они столб поломали.
Феодор обогнул «Газель», которая до сих пор закрывала от него весь размер нанесенного поселку ущерба, и здорово осерчал.
— Кто за рулем был? Ты? — накинулся он на Игнатия.
— Ну я!
— Молчи, не отвечай, и так вижу, что твоя рожа шельмовская столб Ярилы-Солнца поломала!
— Дядя Феодор, ну чего ты серчаешь? И не сломали мы твой столб, покривили его лишь чуток. Так это же поправить можно. Хоть сейчас выдерну и назад вставлю.
Это взбесило дядю Феодора окончательно.
— Пусти руки! Куда грабли свои протянул? Идола осквернить хочешь!
— Так не осквернить, а поправить.
— Вот я тебя сейчас поправлю! Вот я тебя проучу! — кинулся горбун к Игнатию. — Знаешь, как у нас невежд учат? Снимут портки, да при всех и вздуют за неуважение к святыне.
Толпа на предложение дяденьки отозвалась радостным гудением. Похоже, все одобряли затею горбуна.
Десятки рук потянулись к Игнатию, схватили, повалили на землю. Катя невольно вскрикнула, когда Игнатий оказался на земле.
