— А ты тут сиди! О почтительности к старшим думай!
Девушку же провели обратно в дом. Причем она заметила, что теперь с ней обращаются более вежливо, чем первый раз. Тогда их с Игнатием тащили без всякого почтения, что называется, взашей. Катя даже удостоилась нескольких пинков, а теперь о них и речи не было. Проводили ее в дом без всяких грубостей, забрали верхнюю одежду, обувь и оставили одну, велев ждать. А чего ждать, не объяснили.
Вопреки недобрым предчувствиям и холодной дрожи, которая никак не хотела проходить, несмотря на теплое помещение, Катя с любопытством огляделась по сторонам, пытаясь понять, где она очутилась.
Это была совсем маленькая комнатка с одной-единственной кроватью, на которой громоздилась целая пирамидка из подушек, прикрытых сверху кружевной накидочкой. Все было очень уютно и по-домашнему. Подушек на кровати было сложено семь штук. Внизу самая большая, потом поменьше, сверху нее еще поменьше и так до самой последней седьмой, которая годилась разве что кошке. Но все они были набиты пухом и в нарядных белых наволочках.
Кроме кровати в комнате было еще небольшое трюмо с кучей ящичков и большим зеркалом. На полу лежал лоскутный коврик, прикрывавший блестевшие от чистоты деревянные половицы. И в углу стояла деревянная лавка, рядом с которой были навалены длинные прутья.
К чему тут они? Разве что корзины плести на досуге?
А вот окошко в комнате было всего одно и расположено так высоко, что добраться до него у Катюши не получалось. Недоумевая, зачем бы ее сюда привели, Катюша все равно была довольна. Тут было гораздо приятней, чем внизу в «холодной», которая, честно говоря, была всего лишь погребом.
Утомленная всем произошедшим с ней, Катюша даже прилегла на кровати, удивившись ее мягкости. Матраса тут не было, но на деревянных досках лежало несколько набитых пухом матрасов. Они и придавали удивительную мягкость этому ложу. Впервые в жизни Катя полностью осознала выражение «нежиться в кровати». На современных матрасах особенно не понежишься, не приспособлены они для этого. А вот почти утонув в мягкой пуховой перине, Катя разве что не мурлыкала от удовольствия.
Вот только долго радоваться теплу и уединению ей не пришлось. Отворилась соседняя дверь, и в комнату вошли две крепкие бабоньки. Было им лет по сорок-пятьдесят, но толком определить их возраст не удавалось из-за толстого слоя белил и румян, которые покрывали их лица. В первый момент Катя даже испугалась, не заболели ли тетки какой-то жуткой кожной болячкой. Белоснежные лица, угольно-черные брови, алые пятна на месте щек и рта. Вдобавок бабы были в сарафанах, а на головах у них были какие-то остроугольные сооружения, прикрытые сверху расшитыми золотом платками.
— Ой!
Катюшу с кровати словно смело. Она отпрянула подальше от странных гостий, но тех это не смутило.
— Голубушка, ладушка, красавица ты наша! — льстиво принялись приговаривать они, заходя с двух сторон, оглаживая и ощупывая Катюшу. — Ладная да справная какая. Всякому жениху забава ласковая.
Приговаривая такую чушь, они повели несопротивляющуюся Катюшу к дверям. По дороге к ним присоединилось еще несколько женщин, и все они принялись дружно оглаживать да прихорашивать девушку. Катя даже застеснялась от такого внимания. Женщин было много, и каждая норовила погладить Катюшу или как-то иначе ласково к ней прикоснуться.
Но что им всем от нее было нужно? Все это было как-то странно. Тем более что женщины завели старинные песенки-прибаутки, в которых часто упоминалась невеста — белый лебедь и жених — быстрый сокол.
Катя недоумевала. К чему все это?
Между тем женщины привели ее в еще одну комнатку, где прямо посредине стояла медная ванна, доверху полная воды. В комнате было прохладно, и из белесой воды поднимался густой пар. Часть женщин встали вокруг ванны, держа в руках большую простыню. Получилось что-то вроде кабинки, в которой лучше сохранялось тепло. А другие женщины в это время принялись раздевать Катюшу.
Они продолжали петь, подталкивая Катюшу к ванне. И девушка поняла, что банных процедур ей не избежать. Было немного странно принимать ванну в окружении такого количества распевающих на разные голоса женщин. Но в конце концов это еще не самое плохое, что могло случиться с Катей. И девушка покорно ступила ногой в теплую воду.
К ее удивлению оказалось, что белесоватой воду делает молоко, которое одна из женщин подливала в этот момент.
— Молочные реки, кисельные берега.
Кисель Катюше тоже принесли. Он был налит в расписную деревянную плошечку. Она его выпила с удовольствием, а потом откинулась и расслабилась, чувствуя, как проворные руки гладят и трут ее тело. Ее разминали, разгибали и растирали на тысячу разных ладов. Затем попросили выйти, хорошенько промокнули с нее воду и уложили на длинной деревянной лавке, чтобы с ног до головы намазать каким-то ароматным маслом.
В комнате к этому времени стало совсем тепло от двух жаровен, наполненных горящими углями. На них одна из женщин бросила горсть каких-то трав и кореньев, от тления которых комнату наполнил необычный терпкий дым. Катя сначала закашлялась, но потом запах ей даже понравился. Тело ее стало легким, а голова какой-то пустой. При этом все внутри нее наполнилось каким-то непонятным томлением. А женщины все продолжали петь про ладу-лебедушку и ясного сокола, который лебедушку схватит и унесет в свои небесные чертоги.
На какой-то краткий миг голова у Кати прояснилась.
— Что происходит? Что тут происходит, черт вас всех дери?
Но на этот вопрос никто ей не ответил. Начали расчесывать ей волосы, а на Катю вновь напала странная истома. Не хотелось ни шевелиться, ни возмущаться. Пусть делают что хотят. После того как масло впиталось, а волосы были высушены и уложены, на Катю надели белую рубашку, а поверх нее яркий сарафан. На ноги женщины натянули ей высокие белые гольфы из мягкой шелковистой шерсти. И надели туфельки. Никакого нижнего белья к этому наряду не полагалось. И Катя чувствовала себя, с одной стороны, несколько странно, а с другой — вроде как простор под сарафаном начинал ей самой очень нравиться.
Катю подвели к зеркалу, где накрасили ее лицо так же, как были накрашены лица остальных женщин. Белые белила, поверх них углем нарисовали ровные дуги бровей, нарумянили щеки — два наливных яблочка, накрасили губы. На голову нацепили кокошник. Катя уже совсем не знала, что ей обо всем происходящем и думать. Все ее попытки запротестовать пресекались с шутками и прибаутками, от которых девушка уже стала уставать.
Она чувствовала, что все происходящее с ней сейчас лишь прелюдия к основному действию. Но не смела догадываться, в чем оно будет заключаться. Наконец женщины были вроде как удовлетворены своей работой и оставили Катю в покое. Ее вновь взяли под руки и все так же с песнями и смехом провели по коридорам обратно в ее комнатку, усадили на кровати и оставили одну, велев ждать.
Снова ждать! И чего?
Катя сидела на мягкой кровати, чувствуя, как в ней нарастает все большее и большее беспокойство. В комнате было тепло, даже жарко натоплено, но Катя все равно внутри себя чувствовала холод. Это был тот особый холод, который шел изнутри самой Кати. И Катя знала, с чем это связано. Что-то было не так. Что-то было совсем не так. Что-то должно было случиться, и это что-то должно было стать для нее очень плохим.
