— Вот на какие обманы приходится идти, чтобы вывести на чистую воду волка!
— Какого волка?
— Волка в овечьей шкуре, который затесался в нашу овчарню и портит все стадо. Человека, который под покровом тьмы совершает разбойные злодеяния, вредит и портит все, к чему прикоснется. Как мне его еще назвать? Это же какая-то злобная образина, а не человек!
— Погодите, так вы наняли этих людей для того, чтобы они помогли вам вычислить личность преступника, который промышляет у вас в монастыре?
— Ну да! Ох, грехи мои тяжкие! Вот на что приходится идти ради поимки злодея. На обман! Ох, искусил он меня! Ох, не сдержался я! Согрешил гневом. Согрешил! Горько согрешил! За что теперь и наказан!
Отец Анатолий так убивался, словно бы и впрямь совершил тяжкий проступок. Со своей стороны ни Катя, ни остальные не видели ровным счетом ничего зазорного в том, что отец Анатолий предпринял некоторые меры для безопасности своей паствы и всего монастыря, вверенного его попечению. Вот если бы он ничего не предпринял, а просто сидел сложа руки и смотрел, как злодей или злодейка творит свое черное дело, но не сделал бы никакой попытки его остановить, вот тогда он мог бы себя корить.
— У вас есть подозрения, кто это может быть?
Катя все еще держала в уме невестку отца Анатолия — Любу, на которую указывала цепочка и визитка в спа-центр, но отец Анатолий неожиданно остановил потоки своих стенаний и воскликнул:
— Да! Есть! Есть такой человек!
— И кто он?
— Мой брат!
— У вас есть брат? — изумилась Катя. — Родной брат?
— Мы с Федей родились от общих родителей, — сухо отозвался отец Анатолий. — Но после развода наших родителей Федя остался воспитываться в семье отца, и вскоре там появилась и мачеха. А меня воспитывали мать и отчим. При таком раскладе с братом мы, конечно, общались, но не часто.
— Понимаю. Вроде бы как и родные, а вроде как и нет.
— Вот именно. Но мы с ним никогда не ссорились. Лишь когда наш отец умер, то между мной и братом внезапно возник конфликт интересов.
— Из-за дележа наследства?
— Оно самое, — простонал отец Анатолий. — Ох, будь оно неладно — это папино воображение! Представьте, написал самое дурацкое и несуразное завещание, какое только можно себе вообразить. Он еще задолго до своего конца говорил подобное, но я всегда воспринимал его слова как нелепую шутку. В голову не могло прийти, что он это все всерьез.
— О чем вы говорите?
— Отец мой всю свою жизнь прожил атеистом. А вот после смерти мачехи, которую он, надо сказать, очень любил и которой был сильно предан, мой отец внезапно сделался мистиком. Поверил в загробный мир, переселение душ и тому подобные вещи. Уверял, что мачеха к нему приходит, рассказывает, как у нее там все хорошо, кого она там встретила из их общих знакомых.
— Вы же сами верующий человек. Почему же вы не радуетесь за своего отца?
— Потому что как-то неправильно он во все это поверил. Присутствие Бога в своей жизни он отрицал, а вот присутствие духов — темных и добрых — признавал охотно. Но не об этом сейчас речь. Отец решил, что все его деньги должны пойти на благотворительность. Чтобы ему самому и его близким, которые ушли на тот свет еще раньше, жилось бы в загробной жизни так же хорошо, как и в земной. Грубо говоря, чтобы было кому за него поклоны класть и чтобы занимались этим профессионалы. О, мой отец во всем требовал профессионализма. И поэтому он рассудил так: тот из двух его сыновей, который достигнет большей степени духовной просветленности, и должен будет унаследовать все его состояние.
Некоторое время все оторопело обдумывали это нелепое завещание. А потом Катя осторожно поинтересовалась:
— А состояние… оно было немаленькое?
— Очень приличное. Говорю же, отец всю жизнь был атеистом. Не верил ни в Бога, ни в черта. А таким людям легко устраивать свои дела в этом мире. Так что на момент кончины состояние у моего отца было таким, что за него не грех было с братцем и побороться. К примеру, на эти деньги я мог бы восстановить весь монастырь, не прибегая к помощи благодетелей. Сам! Единолично! Все работы бы оплатил, ни у кого не одалживаясь, и еще осталось бы на поддержание жизни в монастыре.
— И эти деньги должны достаться тому из сыновей, кто наиболее продвинется на пути духовного развития?
— Да.
— И как же ваш папенька планировал изменять эту самую духовность? Как ее предстояло оценивать? Рулетки или другого прибора на этот случай еще не придумали.
— Я же говорю, отец любил профессионализм во всем. Он нанял совет юристов. И эти крючкотворы придумали целый список, по которому планировалось оценивать наши с братом успехи в деле просветления наших душ. И в числе первых требований стояло создание собственной духовной общины своих последователей. И чем лучше шли бы дела в общине, чем больше в ней было народу, чем выше уровень жизни и доходность, тем больше шансов было у меня или у моего брата.
— Но это же какая-то нелепость! Где тут подлинная духовность? Сами говорите, что дела хорошо идут чаще всего у людей с невысокими принципами.
— Ах, и не спрашивайте! Какое-то старческое чудачество. Но Федор так нацелился на эти деньги, что мне стало досадно. С какой стати мой брат получит все состояние отца? А я? Чем я хуже? Наоборот, мне казалось, что у меня больше шансов стать обладателем этой суммы.
— И почему?
— Во-первых, я ведь на тот момент уже был приписан к официальной епархии, у меня имелся и имеется официальный сан, за мной стоят официальные церковные власти. А мой брат, он занимается, извините меня, самодеятельностью. К тому же я окончил духовную семинарию, получил высшее богословское образование, это тоже кое-чего да стоит. А Федя имеет в своем активе несколько прослушанных им весьма сомнительных курсов по чистке кармы, да еще то говорит в его пользу, что он несколько лет кочевал из секты пятидесятников в секту евангелистов, а от них к пещерникам, а потом уж и не знаю к кому. Разве такое несистематическое богословское образование может сравниться с моим?
— Наверное, нет.
— Вот поэтому я и был уверен, что хотя в деловом плане Федор меня обошел, всего за пару лет создав приносящую доход общину, но по части общественного статуса я иду на много шагов впереди него. Да и с приходом благодетелей дела в нашей новой монастырской общине тоже пошли на лад. Мы провели большие ремонтные работы, монастырь должен уже вот-вот начать жить полноценной монастырской жизнью, и вдруг прошлым летом на нас буквально посыпались все эти неприятности. То леса со строителями обрушатся вместе с крышей… Только чудом никто не убился тогда. То трубы прорвет. То скот передохнет. То среди людей какие-то сомнения и страхования начинаются, призрака видят, что ли, пугаются, особо нервные уезжают даже из монастыря.
— И вы решили принять меры?
— Я решил, что должен вычислить зачинщика всех этих безобразий. Но как мне это сделать? Я — человек в своей общине приметный. И мои близкие тоже все на виду. Начну я, или матушка Анна, или даже Петя про кого-нибудь выспрашивать да вынюхивать о ком-то, тому человеку мигом о моем интересе доложат. Хорошо, если он ни при чем, удивится, да и все дела. А если это преступник и есть? Ведь он насторожится, узнав о моем любопытстве?
