— Вот стервец!
Однажды утром, когда корабль взял вправо и его движение стало ритмичным и спокойным в такт подъему и падению длинных океанских валов, Том был наверху среди работающих с парусами.
Неожиданно, без всякой причины, исключительно по причине хорошего настроения и дерзости, он выпрямился на рее во весь рост и стал танцевать хорнпайп.
[10]
Все на палубе застыли от ужаса, глядя на самоубийственные прыжки Тома. В сорока футах над палубой Том, подбоченясь одной рукой, а другую подняв над головой, выполнил два полных поворота на босых пальцах, потом ухватился за ванту и соскользнул на палубу. У него хватило здравого смысла проделать это, когда капитан был в каюте, но еще до заката Хэл услышал об этой проделке и послал за Томом.
— Почему ты поступил так глупо и безответственно? — спросил он.
— Потому что Том Тадвелл сказал, что я не посмею, — объяснил Том, словно это была лучшая в мире причина.
«Вероятно, так и есть», — думал Хэл, глядя в лицо сыну.
К своему изумлению, он понял, что смотрит не на мальчика, а на мужчину. За несколько коротких месяцев плавания Том окреп и возмужал, так что стал почти неузнаваем. Тело его закалила тяжелая работа, плечи раздались от постоянных усилий при подъеме на мачты и работе с парусами, руки стали мускулистыми из-за многих часов фехтовальных занятий, которые ежедневно проводил с ним Аболи, и равновесие на раскачивающейся палубе корабля он держал как кошка.
Но было что-то еще, чего не мог распознать отец.
Хэл знал, что Том развился раньше других его сыновей, и хотя он старался обуздывать его дикие выходки, он не хотел сковывать эту смелую, склонную к приключениям душу. Втайне Хэл восхищался храбростью сына и гордился им.
Однако он чувствовал, что произошло что-то, о чем он не знает.
Перед ним стоял мужчина, взрослый мужчина, и смотрел на него спокойным взглядом.
— Что ж, — сказал наконец Хэл. — Ты доказал Тому Тадвеллу, что он ошибается. Так что больше нет необходимости плясать хорнпайп на рее.
— Конечно, отец, — с готовностью ответил Том. — Конечно… если кто-нибудь еще не скажет, что мне не хватает мужества.
Его улыбка была заразительной, и Хэл почувствовал, что тоже улыбается.
— Убирайся! — Он подтолкнул Тома к выходу из каюты. — Невозможно спорить с варваром.
Гай сидел на своем привычном месте рядом с Каролиной в каюте мастера Уэлша. Он был бледен и за все утро почти ничего не сказал, а на вопросы учителя отвечал односложно.
Он смотрел в книгу, не глядя ни на Тома, ни на Каролину, даже когда они читали тексты, которые просил прочесть Уэлш.
Наконец Каролина заметила его странное поведение.
— Что с тобой, Гай? Опять морская болезнь? — прошептала она.
Гай не мог заставить себя посмотреть ей в лицо.
— Я здоров, — сказал он. — Не тревожьтесь обо мне.
И про себя добавил: «Никогда больше».
За последние недели, после того как он подписал контракт и его будущее на фактории Компании в Бомбее было обеспечено, Гай создал фантастический мир. Он воображал, что со своими семейными связями и под покровительством мистера Битти быстро сделает карьеру в Компании. Семья Битти станет его семьей, Каролина будет с ним рядом. Он представлял себе, как ежедневно станет наслаждаться ее обществом в тропическом раю Бомбея. Они будут вместе кататься верхом в пальмовых рощах. А по вечерам концерты — Гай играет, Каролина поет, — и чтение стихов, и семейные пикники. Он рука об руку с ней будет гулять по белым пляжам, обмениваясь чистыми, целомудренными поцелуями. Через несколько лет ему исполнится двадцать, он будет занимать важное положение в Компании и сможет жениться. И вдруг все его мечты разлетелись вдребезги.
Когда он пытался думать об открытых им грязных обстоятельствах, его рассудок шарахался, как норовистая лошадь. Руки Гая дрожали, и он чувствовал, как закипает кровь. Он больше ни минуты не мог оставаться в этой крошечной каюте, с двумя людьми, которых он ненавидел так, как вообще не считал возможным. Он резко встал.
— Мастер Уэлш, прошу прощения. Мне необходимо выйти на палубу. Свежий воздух…
Не дожидаясь разрешения, он прошел к двери и вышел на трап. Торопливо прошел на нос, вцепился в фал и подставил лицо ветру. Его горе было безгранично, вся дальнейшая жизнь расстилалась впереди бесконечной пустыней.
— Я хочу умереть! — сказал он вслух и посмотрел за борт.
Вода, зеленая и прекрасная. Там, внизу, такой мир, такое спокойствие…
«Это очень легко, — сказал он себе. — Легко и быстро».
И начал наклоняться к бегущей от носа кипящей волне.
Мощная рука перехватила его свободное запястье, и он едва не упал.
— Ты ничего не потерял там, Мбили, — хрипло произнес Аболи. — Ты никогда не умел плавать.
— Оставь меня! — горько сказал Гай. — Почему ты всегда вмешиваешься, Аболи? Я хочу умереть.
— Твое желание исполнится, это единственное, в чем можно быть уверенным в жизни, — заверил его Аболи. — Но не сегодня, Мбили.
Имя, которым он называл Гая со дня рождения, на языке лесов означало «Второй». Он мягко продолжал сжимать руку Гая.
Гай тщетно старался высвободиться.
— Оставь меня, Аболи. Пожалуйста.
— На тебя смотрят, — негромко сказал Аболи.
Гай оглянулся и увидел, что некоторые свободные от вахты матросы перестали разговаривать и с любопытством наблюдают за их небольшой пантомимой.
— Не позорь отца и меня своей глупостью.
Гай капитулировал и неуклюже соскочил на палубу. Аболи отпустил его руку.
— Поговорим, — предложил он.
— Я не хочу разговаривать — ни с тобой, ни с кем другим.
— Тогда посидим молча, — предложил Аболи и подвел Гая к поручню. Они сели рядом, защищенные от ветра и от глаз вахтенных.
Аболи был молчалив и спокоен, как гора, его присутствие внушало уверенность.
Он не смотрел на Гая и не касался его, но был рядом. Прошли долгие минуты, прежде чем у Гая вырвалось:
— Я так ее люблю, Аболи! Мне словно клыками вспарывают живот!
— Вот как, — негромко хмыкнул Аболи.
Он узнал правду. Клиб не один заметает следы. И этот за кобылицей, как молодой жеребец, бьющий ногой в стену. Удивительно, что Мбили так припозднился.
— Да, я знаю, Мбили, — сказал он. — Я тоже любил.
— Что мне делать? — жалобно спросил Гай.
— Как бы тебе ни было больно, это не убьет тебя, и однажды, раньше, чем ты думаешь, ты забудешь эту боль.
