Мишель обернулся и увидел машину № 4. Это был счетный аппарат.
Далеко же ушли вперед от того времени, когда Паскаль сконструировал первое такого рода устройство, казавшееся чудом из чудес! С тех пор архитектор Перро, граф де Стэнхоуп, Томас де Кольмар, Морэ и Жейэ внесли удачные усовершенствования в подобные аппараты.
Банк «Касмодаж» имел в своем распоряжении подлинные шедевры; его машины действительно походили на огромные фортепьяно; нажимая на кнопки клавиатуры, можно было немедленно посчитать суммы, остатки, произведения, коэффициенты, пропорции, амортизацию и сложные проценты за какие угодно сроки и по любым мыслимым ставкам. Самые высокие ноты клавиатуры позволяли получить до ста пятидесяти процентов! Ничто не могло сравниться с этими чудесными машинами, которые без труда побили бы самого Мондё и (?).
[28]
Единственное, что требовалось, это научиться играть, и Мишелю, чтобы поставить пальцы, предстояло брать уроки.
Как видим, он поступал на службу в банк, который призвал себе на помощь и использовал для своих нужд весь потенциал механики.
Ведь в описываемую эпоху избыток текущих дел и обилие корреспонденции придавали исключительную важность оснащенности всевозможным оборудованием.
Так, ежедневная почта банка «Касмодаж» насчитывала по меньшей мере три тысячи писем, отправлявшихся во все концы как Старого, так и Нового света. Машина Ленуара мощностью в пятнадцать лошадиных сил без остановки копировала письма, которыми ее без передышки снабжали пятьсот клерков.
А ведь электрический телеграф должен был бы существенно уменьшить объем переписки, ибо последние усовершенствования позволяли отправителю уже напрямую общаться с получателем; таким образом секрет переписки сохранялся, и самые крупные сделки могли совершаться на расстоянии. Каждая компания имела свои специальные каналы по системе Уитстоуна, уже давно использовавшейся по всей Англии. Курсы бесчисленных ценных бумаг, котируемых на свободном рынке, автоматически выписывались на экранах, помещенных в центре операционных залов бирж Парижа, Лондона, Франкфурта, Амстердама, Турина, Берлина, Вены, Санкт-Петербурга, Константинополя, Нью-Йорка, Вальпараисо, Калькутты, Сиднея, Пекина, Нука-хивы.
Более того, фотографическая телеграфия, изобретенная в предыдущем веке флорентийским профессором Джованни Казелли, позволяла передавать как угодно далеко факсимиле любой записи, автографа или рисунка, а также подписывать на расстоянии тысяч лье векселя или контракты.
Телеграфная сеть покрывала в ту эпоху всю поверхность суши и дно океанов; Америка не была отдалена от Европы даже на секунду, а в ходе торжественного опыта, осуществленного в Лондоне в 1903 году, два экспериментатора установили между собой связь, заставив свои депеши обежать вокруг земного шара.
Понятно, что в этот деловой век потребление бумаги должно было вырасти до невиданных масштабов. Франция, производившая сто лет назад шестьдесят миллионов килограммов бумаги, теперь съедала триста миллионов. Впрочем, сейчас уже не надо было опасаться, что не хватит тряпья, его успешно заменили альфа, алоэ, топинамбур, люпин и два десятка других дешевых растений. Машины, работавшие по способу Уатта и Бэрджесса, за двенадцать часов превращали древесный ствол в замечательную бумагу; леса ныне использовались не для отопления, а в книгопечатании.
Банковский дом «Касмодаж» одним из первых перешел на бумагу из древесины; для изготовления векселей, ассигнаций и акций ее предварительно обрабатывали дубильной кислотой по Лемпфедеру, что обеспечивало защиту от воздействия химических реагентов, применявшихся фальшивомонетчиками. Поскольку число преступников росло пропорционально росту числа сделок, надо было принимать меры предосторожности.
Таков был этот банковский дом, где ворочали колоссальными делами. Юному Дюфренуа предстояло играть в нем самую скромную роль: стать первым номером обслуги счетной машины; он вступил в должность в тот же день.
Чисто механическая работа для него оказалась крайне сложной: ему не удавалось разжечь в себе священный огонь, и машина довольно плохо слушалась его пальцев; его старания были напрасны, и месяц спустя он ошибался чаще, нежели в первый день, а ведь от усердия он чуть не терял рассудок.
С ним, впрочем, обращались сурово, чтобы подавить любые поползновения к независимости, равно как и артистические наклонности. У Мишеля не оставалось ни одного свободного воскресенья, ни одного вечера, который он мог бы посвятить дядюшке. Единственным утешением было втайне переписываться с ним.
Вскоре юноша впал в уныние, им овладевало отвращение; выполнять работу подручного при машине стало превыше его сил.
В конце ноября у господ Касмодажа, Бутардена-сына и кассира состоялся следующий разговор:
— Этот юноша отличается высочайшей бестолковостью, — говорил банкир.
— Любовь к истине заставляет меня согласиться с этим, — отзывался кассир.
— Он — то, что когда-то именовалось артистом, — подхватывал Атаназ, — и кого мы теперь называем сумасбродом.
— В его руках машина становится опасным орудием, — продолжал банкир, — он нам преподносит сложение вместо вычитания и ни разу не сподобился подсчитать хотя бы пятнадцатипроцентный доход!
— Просто убого, — вторил кузен.
— Но где же занять его? — спросил кассир.
— Читать он умеет? — осведомился г-н Касмодаж.
— Можно предположить, — ответил Атаназ не без сомнения.
— Может быть, использовать его при Главной Книге? Он бы диктовал Кенсоннасу, тот требует подмоги.
— Вы правы, — заметил кузен, — диктовать — максимум, на что он способен, так как у него отвратительный почерк.
— Подумать только, и это в наше время, когда все пишут красиво, — откликнулся кассир.
— Если он не справится с новой работой, — сказал г-н Касмодаж, — он будет годен лишь на то, чтобы подметать помещения!
— И то еще, — обронил кузен.
— Позовите его, — велел банкир. Мишель предстал перед грозным триумвиратом.
— Месье Дюфренуа, — обратился к нему глава банкирского дома, скривив губы в самой презрительной улыбке, на какую только был способен, — ваша вопиющая непригодность вынуждает нас освободить вас от управления машиной № 4; получаемые вами результаты являются неизменной причиной ошибок в наших книгах, это не может продолжаться.
— Я сожалею, месье… — холодно ответил Мишель.
— Ваши сожаления никому не нужны, — жестко оборвал его банкир, — отныне вы будете приданы Главной Книге. Меня заверили, что вы умеете читать. Вы будете диктовать.
Мишель не проронил в ответ ни слова. Какая была ему разница! Главная Книга или Машина, одно стоило другого! Так что он откланялся, предварительно осведомившись о том, когда ему приступить к новым обязанностям.
