— Мы ждали вас, брат, — глуховатым голосом произнес один из них. — Следуйте за нами!
Путь их лежал через громадный палаточный лагерь, над которым сплошной серой завесой стоял дым множества костров. Мартину еще никогда не доводилось видеть столь огромного воинского стана. Одни только загоны для лошадей тянулись чуть ли не на лигу, а копья, составленные в козлы, казались зарослями тростника. Со стороны города лагерь ощетинился осадными машинами и устройствами — катапультами, баллистами, требюше, исполинскими таранами, с внешней же стороны виднелась длинная насыпь с частоколом по гребню. И повсюду — простые палатки крестоносцев и шатры побогаче, в которых, судя по пестрым вымпелам и стягам, размещались командиры. Густо пахло немудреной стряпней и конюшней, отовсюду неслись звуки военного лагеря: ржание лошадей, лай собак, грохот колес, хохот, брань, удары молотов из походной кузницы.
Лазариты вели его, петляя между стоявших в беспорядке палаток, под ногами чавкала грязь, растоптанная бесчисленными копытами и сапогами, перемешанная с конским навозом и отбросами. Людей вокруг было превеликое множество — солдаты, рыцари, оружейники, торговцы в чалмах и итальянские купцы; прогуливались лагерные шлюхи, носились дети, громыхали кузницы, лучники оперяли стрелы, бежали пажи с поручениями, возницы вели упряжки волов, проезжали верховые рыцари, конюхи охаживали тяжелых и грозных с виду боевых коней.
Но при всей этой невообразимой скученности один вид рыцарей в плащах с зелеными крестами заставлял толпу расступиться и образовать широкий проход. На них глазели молча, кое-кто осенял себя при виде лазаритов крестным знамением.
Солнце, невидимое за пеленой низких облаков и висящей в воздухе пыли, уже склонялось к горизонту. Ехавший рядом с Мартином прокаженный рыцарь заметил, что эта изнурительная духота держится уже давно, а дождя все нет и нет. Ливень, по крайней мере, принес бы свежесть.
Мартин промолчал. Прокаженные воины невозмутимо беседовали о погоде, словно ничто иное их не волновало, тогда как сам он едва не задыхался под шлемом — и не только от духоты и зловония лагеря. Его ужасало, что отныне ему придется находиться среди больных проказой, которая не только заразна, но и неизлечима. Предполагал ли нечто подобное Ашер бен Соломон, посылая сюда будущего зятя? Едва ли. Но теперь Мартину волей-неволей придется оставаться с лазаритами, пока не подвернется случай бежать. Но куда? Вокруг шумел многотысячный лагерь, но это было не просто скопище разноплеменных людей — здесь все было на виду, учтено и сосчитано: монахи отмечали в особых списках, сколько и у какого костра воинов на довольствии и к какой палатке прикреплен каждый из них.
В ответ на его вопрос лазариты пояснили, что это необходимо, чтобы рассчитывать количество провианта и знать, кто где расквартирован, чтобы в случае тревоги командиры могли быстро собрать своих воинов. За палатками торговцев и землянками, в которых ютятся прачки, слуги и иной люд, прибившийся к лагерю крестоносцев, также ведется надзор, ибо в огромном скопище людей могут оказаться лазутчики Саладина. В точности так за воинами-новичками присматривают специально назначенные сержанты.
Провожатые Мартина поясняли: здесь без числа всякого сброда, поэтому ни один лазарит не удаляется от своего шатра без сопровождения двух-трех охранников, и делается это ради безопасности самих же прокаженных, ибо как знать, что может прийти в голову дюжине каких-нибудь подвыпивших лагерных бездельников. Разумеется, рыцари Святого Лазаря могут передвигаться и в одиночку, но нигде не задерживаясь. В случае исчезновения одного из лазаритов его сотоварищи обязаны тотчас поставить в известность маршалов госпитальеров или тамплиеров — покровительствующих лазаритам могущественных орденов. Тогда пропавшего начинают искать, оповестив об этом весь лагерь.
Мартину оставалось только беззвучно выругаться. В эту минуту он видел единственный выход из создавшегося положения — героически «погибнуть» в первой же серьезной стычке, а затем, отлежавшись до темноты на поле боя, вернуться в лагерь под видом простого наемника.
Миновав добрую половину лагеря, опоясавшего кольцом стены Акры, Мартин и его сопровождающие наконец приблизились к месту, где располагался стан прокаженных. Длинная костровая яма с дымящимися углями отделяла его от прочих воинов, молча следивших за приближающимися лазаритами. За ямой виднелся высокий и просторный шатер, в прошлом довольно богатый, но теперь выцветший и истрепавшийся от дождей и солнца. Рядом находились коновязи, козлы с копьями, повозки с добром и провиантом, прохаживались лекари-госпитальеры в длинных темных одеждах. Мартин задержал взгляд на шесте у входа в шатер: на нем неподвижно висело длинное черное полотнище с изображением черепа.
Один из сопровождавших его лазаритов заметил:
— Наш отряд выбрал себе именно такую эмблему — череп или, иначе говоря, Адамову голову. Эта часть тела наименее подвержена тлению, для нас же она — символ смерти и бесстрашия перед ее лицом.
Мартин ощутил, как по его спине, несмотря на духоту, прокатилась волна холода. Он стал вспоминать, как избежать гибельной заразы: ни в коем случае нельзя касаться язв прокаженных и дышать с ними одним воздухом, следует как можно чаще обмываться, а уж если довелось прикоснуться к больному — обтирать кожу уксусом. Говорят, эта болезнь переходит от человека к человеку лишь после длительного общения, но… кто может это знать достоверно? Король Бодуэн Иерусалимский страдал проказой с семи лет, однако в его окружении не было ни одного больного. Тогда-то и возникло поверье, что проказа — не что иное, как ниспосланное Господом испытание: христианин должен нести свой крест безропотно, вызывая лишь сострадание у окружающих. Что касается мусульман, те именовали лепру «нечистой болезнью».
Рыцари спешились. Один из спутников Мартина снял свой тяжелый шлем, открыв загорелое чистое лицо с мальчишески круглыми серо-голубыми глазами, темно-каштановой аккуратно подстриженной бородой и глубокими залысинами на темени. Никаких следов проказы на этом лице не было. Зато когда обнажил голову другой, Мартин едва не отшатнулся: бледные веки вывернуты, верхняя губа изъедена страшными язвами, нижняя отвисает, обнажая зубы. Недаром еще в пути Мартину почудилось, что этот его спутник говорит гнусаво, словно с трудом выталкивая слова изо рта. Мертвенные губы вновь шевельнулись, и он услышал:
— Мы здесь не зовем друг друга прежними именами, ибо у нас нет прошлого. И только одно будущее — вечность!
Умолкнув, обезображенный рыцарь продолжал пристально смотреть на Мартина, и тот решился спросить, как же обращаются друг к другу лазариты, если не употребляют данных им при крещении имен.
— У нас нет ни званий, ни титулов. А новое имя мы выбираем в честь одного из святых, которого считаем своим небесным покровителем. Так, меня называют братом Иеронимом…
Рыцарь с бородкой представился Джоном, сообщив, что избрал это имя в честь Иоанна Крестителя. По его произношению Мартин догадался, что он англичанин.
— Я — Мартин, — не мудрствуя, представился он.
— У нас уже есть один рыцарь, именующий себя в честь святого Мартина Турского, — заметил Джон. — Но это не имеет значения. Зовите себя так, как вам будет угодно. А теперь — прошу вас в наше братство рыцарей, ожидающих Благословенной смерти!
