Ему не стали перечить, только Сарра расплакалась, меняя свою расшитую узорами симарру на длинную черную абайю и хиджаб.
[135]
— О, Моисей! — восклицала она. — О, Аарон!
— Довольно, госпожа! — прервал ее причитания Мартин. — Не упоминайте никого, кроме Аллаха, милостивого и милосердного, если хотите, чтобы вы и ваши дети остались в живых!
Мартин был резок — видимо, все возрастающее напряжение сказывалось и на нем. Отправив женщин и детей в секретное помещение, сам он провел ночь на крыше дома, гадая, что сулит следующий день. Под утро он позволил себе немного подремать, но вскоре его разбудил стук подков по камням мостовой.
Уже начинало светать, и Мартин увидел, что по Королевской улице к пролому в крепостной стене едут шагом несколько всадников. Один из них, несомненно, был рыцарем-христианином. Приглядевшись, Мартин узнал в нем Конрада Монферратского, которого ему доводилось видеть прежде в лагере крестоносцев. Сопровождающие всадников слуги имели при себе свернутые знамена.
Что это были за флаги, он понял лишь тогда, когда прокрался вдоль улицы ближе к крепостной стене. Они внезапно взвились над уцелевшими оборонительными башнями: стяг с черным соколом, принадлежавший самому Конраду, стяг с королевскими лилиями Франции и алое знамя с шествующими львами Ричарда Английского. Знамени ислама не было, и это означало, что город сдается на условиях, предложенных маркизом Монферратским.
Это случилось в священный для мусульман день — пятницу. Но даже муллы не звали правоверных к молитве, в Акре слышались стоны и плач, а в лагере крестоносцев царило радостное возбуждение. Позднее стало известно, что коннетабль Амори де Лузиньян даже пытался вызвать Конрада на поединок, так как среди поднятых на башнях знамен не было флага Иерусалимского королевства.
Однако прочие условия были сочтены королями-крестоносцами вполне приемлемыми: Акра переходила в их руки со всем, что находилось в городе — золотом, серебром, оружием и доспехами, судами в порту, запасами продовольствия и христианскими невольниками. При соблюдении этого условия населению, независимо от вероисповедания, гарантировалась безопасность. Что касается гарнизона крепости, то Конрад обещал освободить воинов и командиров, если Саладин уплатит выкуп — двести тысяч золотых динаров, вернет захваченный при Хаттине чудотворный Животворящий Крест (на этом особо настаивал король Ричард), а также даст слово освободить и прислать в Акру находящихся у него в плену христианских рыцарей — общим числом около полутора тысяч.
Когда смятение в городе немного улеглось, жители начали с осторожностью выбираться из домов, чтобы взглянуть, как отряды крестоносцев вступают в крепость.
Первым, как и полагалось тому, кто добился сдачи твердыни, под звуки фанфар в Акру въехал маркиз Монферратский со своими воинами — рыцарями из Тира, германцами умершего во время осады герцога Швабского и австрийцами герцога Леопольда. За ним следовал на великолепном коне король Франции, окруженный лесом голубых знамен, расшитых золотыми лилиями. Филипп, проехав по Королевской улице, тотчас свернул к замку тамплиеров, где должна была разместиться его резиденция.
Горожане следили за королем франков, но с их уст не сходил один и тот же вопрос: где же Ричард Львиное Сердце? Где тот неукротимый и страшный Мелик Рик, который поклялся взять Акру за месяц, и если нарушил свою клятву, то на каких-нибудь четыре дня?
Слышал ли король Франции эти возгласы в толпе, медленно проезжая по улице с каменно-надменным лицом и в короне, водруженной на заметно облысевшую за время болезни голову?
Со своего поста на крыше Мартин отчетливо видел, что Филипп осунулся и выглядит крайне изможденным. Заметил он и множество госпитальеров и тамплиеров, сопровождавших короля, — им предстояло поддерживать порядок в городе, ибо Ричард потребовал сделать все, чтобы в Акре не случилось резни и повальных грабежей.
Однако на это не приходилось особенно надеяться: крестоносцы натерпелись лишений за два года осады, а здесь, сразу же за выгоревшим дотла восточным предместьем тянулись целые кварталы богатых домов, а на мостовой стояло немало зажиточных горожан и горожанок. И так заманчиво было сорвать с первого подвернувшегося неверного шелковый тюрбан или ущипнуть за щечку молоденькую сарацинку, прячущую личико под желтым хиджабом!
Орденские рыцари были начеку: едва возникало замешательство или потасовка, они немедленно вмешивались и пресекали безобразия солдатни.
А потом Мартин услышал, как в ворота дома Сарры стучат, раздались громкие требования на германском впустить их.
Мартин тотчас спустился во двор, где застал растерянного Мусу с кривой саблей у пояса. Рыцарь велел ему скрыться с глаз, пока он попытается унять желающих проникнуть в дом.
Этими желающими оказались люди герцога Леопольда Австрийского. Хуже и быть не могло. Мартин отпер калитку, выходящую в переулок.
— Благородные рыцари, — обратился он к крестоносцам на их языке, и те удивленно отступили, заслышав родную речь из уст молодого невольника-европейца. — Высокое счастье — приветствовать вас в Акре! Я молился об этом изо дня в день, и готов опуститься перед вами на колени, чтобы выразить восхищение вашими мужеством и стойкостью. Да благословят вас небеса!
— Ладно-ладно, парень, — буркнул один из длиннобородых австрийцев. — А теперь дай нам пройти.
Однако Мартин по-прежнему стоял на коленях, загораживая узкий проход калитки.
— Прошу простить, добрые господа, но я не имею права впустить вас. Ибо по предварительному уговору этот дом уже занят иной особой.
Австрийцы переглянулись и расхохотались. Но когда он вновь преградил им путь, лица воинов стали суровыми.
— Убирайся, раб! Прежде следовало проявлять отвагу: глядишь, неверные и не пленили бы тебя!
— И кто же предъявил права на этот дом? — прогремел голос рыцаря, восседавшего на коне. Рыцарь неторопливо снял шлем, и Мартин увидел светлую бороду и багровое лицо герцога Леопольда, обожженное солнцем.
Проклятье! Из всех предводителей крестоносцев Мартин больше всего опасался именно этого бахвала и пьяницу из княжеского рода Бабенбергов, помешанного на ненависти к евреям. А теперь его свите вздумалось облюбовать неприметный с улицы дом Сарры.
— Сиятельный господин, этот дом занят его королевским величеством Гвидо де Лузиньяном, — твердо вымолвил Мартин. Он не сводил с герцога взгляда, а его рука лежала на эфесе сабли. Это был всего лишь жест — австрийцев слишком много, и стычка с ними может быть смертельно опасной.
Леопольд расхохотался, воины подхватили его смех.
— Эй, выкиньте-ка отсюда этого пса! — распорядился герцог.
Австрийские и германские рыцари — это не уличные грабители. Ринувшись на Мартина сплошной массой, они просто отшвырнули его в сторону и в два счета обезоружили, а затем с гиканьем и ревом ворвались во внутренний дворик. Кто-то из воинов, заметив Мусу, с размаху опустил на него свой меч, другие, забавляясь, лупили обухами секир по мраморным колоннам, здоровяк в пластинчатом панцире с хохотом принялся мочиться в голубую чашу водоема.
