Королева Беренгария молилась страстно, то воздевая руки к небесам, то простираясь крестом на каменных плитах пола. Джоанна же казалась застывшим изваянием. Ее голова была смиренно опущена, глаза устремлены на четки, янтарные бусины которых она машинально перебирала.
Мартин осторожно выглянул из-за колонны — и уже не смог отвести взгляд.
У него перехватило дыхание, он почувствовал, как туго забилась жилка на виске. Сила удара, неожиданно нанесенного ему красотой этой молодой женщины, была поистине непреодолимой.
Она показалась ему невероятно прекрасной, но это была не та холодная и далекая красота, которой можно только восхищаться. Джоанна была родной — он это чувствовал всем своим существом. Изящная головка под легкой дымчатой вуалью, поблескивающий обруч поверх нее, молитвенно сложенные руки. Ее профиль казался светящимся в сумраке храма: угадывались длинные ресницы, тонкая линия носа, слегка припухшие губы… О, он помнил, как целовал эти губы, какие они сладкие и доверчивые!..
Он оперся плечом о колонну, продолжая жадно смотреть на Джоанну. Только сейчас он понял, как все это время тосковал по ней. Сердце уже не помещалось в грудной клетке и сладко ныло, губы пересохли, но с них не сходила улыбка, которой он даже не замечал. Потому что даже просто смотреть на нее было огромной радостью.
Но эта радость была отравлена тревогой. И когда Джоанна, словно почувствовав взгляд, устремленный на нее из тени, слегка повернула голову, Мартин поспешил укрыться за колонной. И больше не решался взглянуть на нее, опасаясь, что красота этой молодой женщины лишит его смелости и он не решится даже приблизиться к ней.
Однако это было необходимо. Ради того, чтобы исполнить то, что поручил ему Ашер бен Соломон, и ради его дочери Руфи. Но странное дело: в эту минуту он не мог вызвать в памяти лицо своей прекрасной еврейки — настолько он был переполнен Джоанной.
Бормотание епископа и легкие шаги служек, звон колокольчика, снова запах ладана… Так он простоял всю службу, пока до него не донеслись последние слова: «Идите с миром, месса совершилась!»
Пора! Однако он не мог появиться из-за колонн в присутствии королевы. А если обе женщины сейчас покинут собор? Может, все-таки решиться? Но как поведет себя Джоанна, увидев его?
К счастью, королева направилась к выходу, а Джоанна осталась посреди опустевшего храма. Под сводами воцарилась тишина. Мартин снова выглянул: она стояла невдалеке от часовен, расположенных в поперечном нефе. Затем направилась к одной из них и опустилась на колени.
Спустя некоторое время к своей госпоже приблизился капитан Дрого, но не посмел нарушить ее молитвенного сосредоточения и удалился. Наконец Мартин справился с собой и, беззвучно ступая, шагнул к молодой женщине. До него донеслись слова:
— Deus meus, in Te confide…
[147]
Он собрался с духом.
— Здравствуй, Джоанна!
Она оглянулась в полумраке, и ее спокойное лицо вдруг стало меняться, как меняется гладь озера под порывом ветра — сперва легкая рябь недоумения, затем всплеск узнавания, спокойствие сменяется волнением, сквозь которое проступает страх.
— Нет!
Мартин на миг опешил, когда она вскочила и стремительно бросилась прочь. Он догнал Джоанну, когда она уже неслась по главному нефу к выходу, схватил и успел зажать рот женщины, не дав вырваться крику. О, как же она сопротивлялась!
В ризнице все еще слышались голоса священнослужителей, в арке портала маячили чьи-то силуэты, и Мартин поспешно укрылся вместе со своей пленницей за колоннами, торопливо озираясь и гадая, где бы найти укромное место. Джоанна была кузиной короля Англии, за попытку похитить ее — а именно так были бы расценены его действия, — его ждала жестокая кара.
Его внимание привлекла небольшая дверца в стене бокового нефа, и Мартин толкнул ее ногой. За дверцей оказалась винтовая лестница, из окна в толще стены сюда проникал серый свет. Мартин скользнул в проем и прикрыл дверцу, все еще удерживая Джоанну. Она по-прежнему сопротивлялась, когда он опустил ее на ступени.
— Тише, тише, дорогая моя. Это же я, Мартин. Я не сделаю тебе ничего худого и сейчас же отпущу, если ты пообещаешь не кричать. Обещаешь?
Она дрожала всем телом у него в руках. Потом покорно кивнула. Тогда он разжал руки.
Джоанна отпрянула и прижалась к стене, выставив перед собой ладони, словно защищаясь от кошмара. А потом вдруг расплакалась — тихо и горько, как ребенок, который не решается дать волю своему страху.
— Не прикасайся ко мне, — едва смогла она выговорить прерывистым шепотом. — Как ты смел сюда явиться? О, не прикасайся, слышишь!..
Мартин был поражен. Он ждал от этой встречи иного. Обиды, стыда за содеянное в прошлом, ледяного высокомерия, в конце концов… Но разве при расставании она не уверяла, что будет ждать новой встречи?
Тем не менее сейчас она не испытывает ничего, кроме страха. И наверняка это как-то связано с ее братом-храмовником. Сейчас Мартину следовало быть предельно осторожным — ибо он не знал, чего следует ожидать от Джоанны.
— Джоанна… Скажи — что случилось? Отчего ты так переменилась ко мне?
Она судорожно сглотнула. Блестящие слезы безостановочно катились из ее широко открытых глаз.
— Я узнала, кто ты! Ты — прокаженный. Ты, мой возлюбленный, тот, кому я всецело доверилась… Ты лазарит! И ты стремился погубить меня вместе с собой!
Мартин потрясенно молчал. Но все же нашел силы спросить:
— Ты убеждена в том, что говоришь?
Сквозь слезы сверкнул гневный взгляд.
— О да! Я видела тебя в одеянии лазарита, когда ты поднимался на корабль в Лимассоле. И узнала тебя — твою походку, стать, твоего коня и оруженосца. Ты надел облачение с зеленым крестом и скрывал лицо!
Мартин начал было подыскивать слова. Необходимо убедить ее, что это страшное заблуждение. Она должна понять, что он не тот, за кого себя выдавал… Внезапно все посторонние мысли исчезли: на него нахлынула волна понимания — и мучительного сострадания. Вот оно что! Все это время она верила, что отдалась прокаженному!.. Бедная девочка, что же ей довелось испытать!
У него потемнело в глазах. Воздух внезапно стал тяжелым и вязким.
— Джоанна моя, нет, о нет… Как же ты должна была ненавидеть меня все это время!..
Больше он не вымолвил ни слова — горло Мартина сжалось, словно невидимая рука вцепилась в него. Он испытывал нестерпимую душевную боль и был отвратителен самому себе. Но нет, он должен опомниться, взять себя в руки — и первым делом развеять страшные подозрения. Все остальное сейчас не имело значения.
Мартин не стал убеждать ее, пытаться что-либо объяснить. Это только усилило бы недоверие, страх и отвращение Джоанны.
— Ты говоришь, что узнала меня… — начал он. — Да, мне пришлось выдать себя за лазарита, но лишь на время. Это было необходимо. Но хочу успокоить тебя — я не болен лепрой. Я здоров. Клянусь тебе в этом… — он подбирал слова, чтобы она не сомневалась. — Клянусь кровоточащими ранами Христа и слезами, что пролила над ним его Пречистая Мать, — я не болен!
