Священник уклонился от ответа, обменявшись взглядами с монахами-ромеями в темных куколях, сидевшими неподалеку. И сейчас же в разговор вступила леди Джоанна:
— Достойные всяческого доверия ученые мужи утверждают, что в давние времена, когда Святая земля была впервые захвачена сарацинами, они не препятствовали христианам почитать их святыни. Они называли христиан «людьми книги», дозволяли пилигримам совершать паломничества. Но сама вера последователей Пророка, требовавшего повсеместного распространения ислама, привела к тому, что паломников начали убивать и грабить. Почтенный Ваиз наверняка слышал о злодеяниях халифа аль-Хакима,
[66] не оставившего в целости ни одной церкви и монастыря в Палестине и Сирии и разрушившего до основания священный для всего христианского мира храм Гроба Господня!
— Халиф аль-Хаким был безумцем, это всем известно, — подумав, согласился магрибинец. — Однако после его смерти гонения прекратились.
— Но разве перестали убивать паломников? Разве прекратились набеги на христианские земли? Святой отец! — обратилась Джоанна к ромейскому священнику. — Не согласитесь ли напомнить почтенному Ваизу, сколько городов утратила Ромейская держава с появлением на ее рубежах сельджуков?
Священнослужитель лишь сокрушенно покачал головой.
О нашествиях мусульман, которые одно за другим приходилось отражать Ромейской державе, знал весь западный мир. Именно эта война, конца которой не предвиделось, вынудила императоров ромеев обратиться за помощью к Святому престолу и христианским государям. Однако это не привело к примирению между западной и восточной церквями, и священник не стал поддерживать эту пылкую молодую даму в ее споре с мусульманином.
Леди Джоанна не сдавалась:
— Кто осмелится отрицать, что крестовые походы начались только после того, как Петр Пустынник принес в Европу весть о чудовищных избиениях христианских паломников? Разве до того христиане воевали с мусульманами? Нет! Они жили в мире, несмотря на то, что арабы уже обратили в ислам немало государств. Злодеяния было необходимо прекратить! Поэтому войны крестоносцев — священные войны…
«Истинная сестра непримиримого Уильяма де Шампера!» — невольно подумал Мартин. Но он уже видел, каким гневом пылают лица приверженцев учения Мухаммада, сидевших у костра, и решил вмешаться:
— Все это, однако, не оправдывает той резни, которую мои единоверцы учинили, захватив Иерусалим.
Головы в чалмах закивали, соглашаясь с его словами, и гортанные голоса принялись вспоминать жестокое завоевание Иерусалима.
Но леди Джоанна стояла на своем:
— Странно слышать подобные речи от вас, рыцаря ордена Святого Иоанна! Вы наверняка видели могилы крестоносцев у дороги. Тяжкий путь, жестокие битвы, поражения, победы… Их вела вера! Они терпели лишения, проливали кровь, гибли, но те, кто выжил, продолжали священное дело. Но война — всегда война. И в чем их винить, если крестоносцы, одолев неисчислимые препятствия, явились под стены Священного Града, а язычники, видя, как ослабело их войско, принялись насмехаться над паладинами и разрушать у них на глазах христианские святыни? Могла ли не вскипеть кровь в жилах воинов? Но и тогда они не ринулись на приступ, а трижды обошли стены Иерусалима под звуки труб и презрительный смех неверных, вознося молитвы Всевышнему… Видит Бог, я не оправдываю истребления мирных горожан и восхищаюсь поступком мужественного Готфрида Бульонского,
[67] который велел прекратить бесчинства в Священном Граде. И хочу напомнить, что жестокость, проявленная крестоносцами в Иерусалиме, впоследствии не коснулась ни одного из захваченных сирийских городов. Праведный гнев остыл — и эти люди начали создавать христианскую державу в Святой земле, и вновь к святыням веры начали стекаться паломники из самых дальних краев…
Внезапно один из мусульман отрывисто выкрикнул на ломаном франкском:
— Всем известно, что ваши правители привели с собой не воинов, а нищий сброд, жадный не до веры, а до чужого добра! Их головы были полны мыслями о золоте, а не заповедями пророка Исы!
[68]
Говорившего трясло от ярости и негодования. Мартин подумал, что леди Джоанне следовало бы как можно быстрее удалиться, но она, бесстрашно сверкая глазами и стиснув кулачки, горячо заговорила:
— Вы, последователи Магомета, убеждены, что только вам даровано сокровище истинной веры, тогда как все прочие — стяжатели и убийцы. Да, на призыв Папы Римского откликнулись самые разные люди, и среди них было множество нищих. Но большинство вовсе не были глупцами и знали, чего потребует от них такой далекий путь. Оружие, лошади, доспехи — все это стоит дорого. Но даже самые неимущие христианские рыцари закладывали последний клочок земли ради того, чтобы сразиться за святыни и спасти свои души. Так и сейчас: король Ричард не ринулся сломя голову в Палестину, а обстоятельно готовится к борьбе за…
— Не смей упоминать здесь имя этого шайтана, женщина!
Мартин кошачьим движением выдвинулся вперед и успел отшвырнуть прочь ринувшегося к леди Джоанне человека в синей чалме. После чего, вопреки этикету, бесцеремонно схватил ее за руку и повлек за собой.
— Вы, госпожа, выбрали не слишком удачное место и время для упражнений в красноречии! — на ходу насмешливо заметил он.
Женщина попыталась освободиться, но он не отпускал ее руку.
— Ради всего святого! Вы не переубедите язычников, а ваши речи вызовут разброд и взаимное ожесточение между людьми в караване. Возьмите себя в руки!
Она уже немного успокоилась, но рыцарь все еще слышал ее бурное дыхание. Тогда он проговорил:
— Вы были необыкновенно хороши, отстаивая святость нашего дела!
Леди Джоанна стремительно обернулась:
— Вам ли, рыцарю, принесшему обеты, говорить с дамой языком трубадуров?
— У меня есть глаза и сердце. То, что я сказал, — всего лишь слова. У меня и в мыслях не было оскорбить вас. А теперь отправляйтесь к сэру Обри, как и надлежит благонравной супруге.
Однако Обри де Ринель сам заявил о себе, причем неожиданным образом: испуская истошные вопли, он внезапно выскочил на опоясывавшую внутренний двор караван-сарая галерею и заметался там, размахивая руками, словно пытался стряхнуть с себя нечто ужасное. В его возгласах звучал неподдельный страх.
