Гвидо отшатнулся и взволнованным жестом отбросил назад просторный капюшон. Амори открыл было рот, чтобы возразить, и молча его закрыл. Изабелла же продолжала свой рассказ, и постепенно картина прояснилась.
Сегодня среди дня ее привели к шатру французского монарха. Тот милостиво принял ее, осыпав любезностями, и в конце концов объявил, что отныне не кто иной, как она, — надежда этой земли, а ее муж должен стать королем и защитником Гроба Господня. Но поскольку ее супруг Онфруа де Торон утратил свои владения в Трансиордании и они с Изабеллой теперь живут на иждивении короля, Онфруа не может иметь собственное войско.
— Он и прежде его не имел, — задумчиво произнес Гвидо.
Этот Онфруа считался одним из счастливчиков, которым удалось выгодно жениться, что на самом деле было неправдой. Да и воином он никогда не был: образованный, тонкий, приятный в обхождении юноша, Онфруа считался мужем Изабеллы с тех пор, как их, еще детьми, обвенчали в замке Крак де Шевалье, который в ту пору осаждала армия Саладина. Взять замок сарацины не сумели, но Онфруа с Изабеллой остались вместе, постепенно взрослея, а когда время детских забав ушло, стали жить как супруги.
— Где сейчас ваш муж? — спросил Гвидо.
Изабелла не знала. Ее мать, вдова короля Амальриха I
[90] — Мария из византийского рода Комнинов, призвала дочь к себе и объявила, что та уже разведена. И показала Изабелле послание, полученное ею от недавно взошедшего на престол Святого Петра Папы Римского Целестина III. В нем говорилось, что брак Изабеллы, принцессы Иерусалимской, и Онфруа де Торона должно считать расторгнутым ввиду того, что при совершении таинства жених и невеста были еще детьми и не могли отвечать за свои поступки, к тому же брак был заключен против воли королевы-матери.
— Прежний Папа ни за что не совершил бы подобную низость! — побелевшими от гнева губами с трудом выговорил Гвидо.
Он лучше, чем кто-либо, понимал, что задумали его враги: теперь, когда не стало Сибиллы, они решили короновать Изабеллу, единственную наследницу Анжуйской династии на Иерусалимском троне. Но муж Изабеллы, Онфруа де Торон, — поэт и музыкант, изнеженный книгочей, не мог быть предводителем крестоносных воинств.
— Хочешь, я подниму наших людей и прикажу им охранять вас с Изабеллой? — Амори опустил тяжелую кисть на рукоять меча.
— Чтобы воины в христианском лагере подняли мечи друг на друга, а сарацины воспользовались распрей и напали? — резко проговорил Гвидо.
— Но что же делать? Разве ты не понимаешь, что они вознамерились лишить тебя трона?
Гвидо пристально смотрел на изумрудный крестик, лежавший у него на ладони, словно черпая в нем мужество. Наконец он повернулся к Изабелле:
— Дорогая сестра, полагаю, вам следует оставаться в моем шатре. Я должен посоветоваться с верными мне людьми. А кстати — кого они прочат вам в мужья?
— Как? Разве я не сказала? Конрада Монферратского!
Она залилась слезами, а Гвидо, что выглядело в высшей степени странно, расхохотался.
Утром немало людей собралось у шатра короля Гвидо. Все они были вооружены и никого не подпускали к шатру, кроме молодого Онфруа де Торона, которого Амори разыскал в лагере и отправил к жене.
Гвидо, откинув полог шатра, вошел в ту его часть, где нашли убежище Онфруа и Изабелла. «Двое детей, — невольно подумал он, — двое перепуганных, жмущихся друг к другу детей».
Онфруа чувствовал себя потерянным еще с той поры, когда сарацины лишили его трансиорданских земель и ему пришлось жить на подачки рыцарских орденов. Что же до Изабеллы… Можно было лишь догадываться, что испытывает эта щеголиха, ничего на свете так не любившая, как менять наряды, если она все еще остается в позорном рубище лагерной девки…
Шкуры на полу заглушали шаги короля, и он услышал то, что Изабелла говорила Онфруа:
— Я боюсь его… Конрад — чудовище! Я цепенею от одного его взгляда. И он так стар! Как они посмели отдать меня ему!
— Но ведь еще не отдали, — вполголоса произнес ее юный муж.
Конраду Монферратскому было немногим больше сорока, он пребывал в расцвете сил, и женщины легкого поведения днем и ночью вертелись у его шатра, зная, что герой Тира частенько берет то одну, то другую, а то и двух разом к себе на ложе. И хоть платил Конрад не слишком щедро, его популярность была такова, что иная отказалась бы от денег, лишь бы доставить радость тому, кто остановил самого Саладина.
Гвидо негромко кашлянул, чтобы привлечь к себе внимание, а затем сообщил, что известие о том, где скрывается Изабелла, уже разлетелось по лагерю, сюда скоро придут, и принцессе следовало бы привести себя в порядок. При этом он кивнул на одежды, которые успел раздобыть для нее.
— Вам тоже надлежит облачиться в доспехи, мессир Онфруа.
— Но я не воин! — слабо запротестовал юноша.
— Тогда что вы делаете в военном лагере? — с некоторым раздражением произнес Гвидо.
Выйдя из шатра, он огляделся. Они условились с Амори, что тот соберет всех преданных им людей. Однако, как Гвидо и предполагал, это были преимущественно местные пулены — верные своему королю и хорошо помнящие щедрые годы его правления, предшествовавшие поражению при Хаттине. Их вооружение оставляло желать лучшего — ржавые кольчуги, помятые шлемы, кожаные панцири с нашитыми на них бляхами вместо добротных доспехов. У Гвидо не было денег, чтобы расплачиваться с кузнецами, и те предпочитали латать и подновлять доспехи более состоятельных рыцарей и военачальников. Но кроме пуленов, за него встали итальянские стрелки и их предводители, которым Гвидо обещал возобновить их привилегии в Акре. Эти выглядели отменно, ведь итальянцы не бедны, торговля с Востоком озолотила их города.
К радости и удивлению Гвидо, здесь были и англичане — храбрый граф Дерби, а также архиепископ Кентерберийский: именно он короновал Ричарда Плантагенета в Лондоне, но затем, не дожидаясь своего короля, отправился в Святую землю и сражался здесь, как простой воин, надевая митру только во время мессы. Он и сейчас стоял в доспехах, хоть и без шлема, и тщательно выбритая тонзура на его макушке ослепительно сверкала.
Кроме того, король обнаружил здесь несколько рыцарей-тамплиеров с мечами и в белых коттах с алыми крестами поверх кольчуг. Это было более чем странно — обычно орденские братья не вмешиваются в мирские дела, это запрещено их уставом. И тем не менее они были здесь, у шатра Гвидо, и в этом он увидел некий благоприятный знак.
Еще больше удивился Гвидо, заметив в стороне патриарха Ираклия. В последнее время тот прихварывал, редко выходил из своего шатра, да и сейчас велел подать себе кресло и кутался в расшитую черными крестами пелерину, словно в ознобе.
