— Отвоюет? Это случится еще до второго пришествия? И почему ты полагаешься на короля Гвидо, а не на меня? У меня гораздо больше возможностей вернуть тебе земли Торонов, мальчик. Но лишь при условии, что ты окажешься этого достоин. А вот достоин ли ты зваться мужем и защитником принцессы Иерусалимского королевства, сейчас выяснится…
Сорвав с руки перчатку, маркиз бросил ее в лицо Онфруа. Тот растерянно попятился, а Конрад зарычал:
— Подними перчатку, сеньор Торона! Прими вызов, если ты мужчина и принадлежишь к благородному сословию!
Изабелла нетерпеливо топнула башмачком:
— Ну же, Онфруа! Ты должен сражаться за меня!
Юноша медленно поднял перчатку. Сшитая из черной замши, она казалась огромной в его бледной руке, привыкшей к перу и пергаменту.
— Я принимаю вызов, — произнес он, и его слова заглушил единодушный вопль, вырвавшийся из всех глоток.
В монотонную жизнь воинского лагеря рыцарский поединок мог внести захватывающее разнообразие. Уже больше двух недель — с момента прибытия короля Филиппа и его воинства — люди жили без развлечений, а теперь им предстояло полюбоваться, как два могущественных сеньора сразятся за право обладать прекрасной принцессой!
— Сейчас полдень, господа! — король Франции поднял руку, и рев толпы утих. — Через три часа мы соберемся близ моего шатра и станем свидетелями поединка между владетелем Торонта рыцарем Онфруа и маркизом Конрадом Монферратским, защитником и повелителем Тира!
Воины, удовлетворенно переговариваясь, начали расходиться.
Гвидо де Лузиньян видел, как удаляется баронесса Мария, уводя с собой дочь. Маркиз последовал за ними, напоследок бросив насмешливый взгляд на хрупкого юношу, застывшего с перчаткой в руке. «Он сломает мальчишку, как тростник, — с горечью подумал Гвидо. — Конрад великолепный боец, ему мало равных. И ему безразлично, каким оружием сражаться — копьем, мечом или секирой».
Когда Гвидо проходил мимо Онфруа, тот с мольбой взглянул на него.
— Увы, я плохой воин, сир!..
— Тогда что ты делаешь в военном лагере? — с печальной усмешкой повторил король.
Онфруа поплелся следом за ним, как глупый щенок. В шатре он уселся на складной стул между Гвидо и Амори. Коннетабль начал снимать шлем, но внезапно занавесь у входа откинулась и в шатер вступил патриарх Иерусалимский Ираклий. Старик выглядел так скверно, что Онфруа поспешил уступить ему место.
— Благословите, ваше святейшество! — юноша опустился на колени перед патриархом. — Благословите на битву и отпустите мне мои прегрешения. Ибо вскоре я предстану перед Творцом.
— Несомненно предстанешь, — язвительно отозвался Ираклий, борясь с одышкой. Его по-прежнему бил озноб, но при этом лицо патриарха блестело от пота. — Предстанешь, если сам выйдешь против маркиза. Тебе, мальчик, надлежит выставить вместо себя надежного бойца-поединщика.
Гвидо обменялся взглядами с Амори. Тот сбросил кольчужный капюшон и отрицательно покачал головой.
— Я не могу выйти против Конрада. Я твой брат, заинтересованное лицо.
— Но и Конрад заинтересованное.
— Ваш брат прав, — утомленно заметил Ираклий. — Амори не может сражаться за Онфруа. Но разве мало в лагере воинов, готовых постоять за правое дело? Те же англичане — они с нетерпением ждут своего короля и весьма недовольны тем, что Филипп Капетинг приобрел тут такую власть. Полагаю, не один, так другой согласится поучаствовать в этом деле хотя бы ради того, чтобы поставить заносчивого француза на место…
Во время осады Акры, длившейся уже почти два года, штурмы крепости и отражения набегов Саладина сменялись периодами затишья. Воины отдыхали от войны, пировали, развлекались с непотребными женщинами. Среди иных забав выше всего ценились петушиные бои, игра в кости и вылазки в стан противника, во время которых заключались пари: кто вернется в лагерь с наибольшим числом отрубленных голов нечестивых. Случались и турниры — на них оттачивалось мастерство лучших воинов. Порой на них приглашали даже сарацинских всадников, и тогда эти состязания приобретали особую зрелищность и остроту.
Но затем война неизменно возвращалась в свою колею.
Рыцарские игрища обычно происходили на пустыре, расположенном между резиденциями предводителей крестоносцев. Пустырь заранее ограждали веревками, украшали вымпелами и стягами участников. Но сегодня здесь виднелись всего два знамени, поднятые на высоких шестах: по одну сторону ристалища — белый с черным орлом стяг маркиза Монферратского, по другую — знамя де Торонов: желтая башня на голубом поле. Толпы зрителей в ожидании начала поединка чесали языки, обменивались новостями, оружием, а подчас и деталями доспехов, кое-кто уже метал кости, несмотря на то, что церковь не раз предавала дьявольскую игру проклятию и налагала на нее строжайший запрет.
Рядом с пустырем установили колесную платформу недостроенной осадной башни — она должна была служить помостом для знатных зрителей. Туда вскоре поднялись Филипп Французский в сопровождении нескольких прелатов, барон Ибелин с супругой и принцесса Иерусалимская — главная награда победителю в предстоящем поединке.
Изабелла выглядела взволнованной, однако на ее лице не было ни следа печали — она с улыбкой помахала рукой собравшимся поглазеть на поединок. Наряд ее поражал великолепием: мать успела обрядить принцессу в шафранно-желтые шелка, на плечах ее развевался алый плащ, головку венчал пестрый парчовый тюрбан — Изабелла всегда предпочитала восточные наряды и не следовала европейской моде.
Гвидо наблюдал за молодой женщиной с седла своего рослого белого жеребца. Его не пригласили на помост, чтобы еще раз унизить, но он и сам не принял бы подобное приглашение. Невелика радость — в такую минуту оказаться рядом с Изабеллой — ликующей, возбужденной происходящим, то и дело озирающейся по сторонам. «Сибилла никогда не повела бы себя так, если бы из-за нее я оказался в опасности», — подумал он и обратил взгляд на другой конец ристалища, где в окружении толпы как раз появился Онфруа — на коне, закованный в доспехи и с турнирным копьем в руках.
Одновременно с противоположной стороны на поле выехал Конрад Монферратский. Его могучий караковый жеребец плясал под седоком, то и дело потряхивая длинной черной гривой. Доспехи маркиза, помимо темно-серой кольчуги, состояли из стальных поножей ромейской работы, стальных наплечников и посеребренного латного воротника с гравировкой. Шлем рыцаря нес его оруженосец, кольчужный капюшон был откинут, и черные, с пробивающейся сединой, волосы Конрада ниспадали на его плечи крупными волнами.
«Нет спора, — невольно отметил про себя Гвидо, — выглядит он внушительно».
Конрад прогарцевал по арене под вопли толпы и вскинул руку в приветственном жесте. Затем он заставил коня чуть ли не боком приблизиться к платформе, обернулся и склонил наконечник копья к ногам Изабеллы.
— Я буду сражаться за вас, прекрасная Изабелла Иерусалимская. И либо погибну, либо завоюю вас своей доблестью!
