Вовремя подоспевшие люди де Шампера и магистра госпитальеров отбросили мусульман от лагеря и вырвались на равнину, что позволило рыцарям, сражавшимся с многократно превосходящей их числом конницей неверных, вернуться к своим. И хотя иоанниты и храмовники нередко ссорились из-за владений в Леванте, а их интересы то и дело пересекались, сейчас, когда перед ними был заклятый враг, они сражались плечом к плечу, и не было воинов более умелых и бесстрашных, чем орденские братья.
Амори заглянул к Гвидо уже глубокой ночью. Коннетабль прихрамывал, но держался бодро и тут же потребовал, чтобы Гвидо вместе с ним немедленно отправился в шатер патриарха Ираклия.
«Что за причина?» — размышлял Гвидо, пока они шли через лагерь, закутавшись в плащи и опустив на лица капюшоны.
Едва переступив порог шатра, Гвидо содрогнулся, тотчас узнав запах: смесь ароматических курений, смрада блевотины и болезненного пота. Так же пахло в его шатре, когда умирали его несравненная Сибилла и их девочки. Арнольдия — так называли эту хворь, она дюжинами косила людей в осажденном лагере. Но Ираклий… Патриарх был фанатически чистоплотен, в его шатре в курильнице всегда дымился можжевельник, который, как известно, отгоняет всяческую заразу.
Гвидо, приблизившись к патриарху, невольно прикрыл лицо рукой. Ираклий полулежал в кресле, обложенный подушками.
Уже ничто не указывало, как некогда был красив и представителен этот человек, лишь крутой изгиб густых черных бровей над слезящимися глазами напоминал о том блистательном священнослужителе, который венчал Сибиллу Иерусалимскую и Гвидо де Лузиньяна в Храме Гроба Господня. Патриарх в последнее время исхудал, кожа на его крупном лице висела складками, влажные от пота основательно поседевшие пряди волос прилипли ко лбу.
— Гвидо, мальчик мой! — Ираклий простер руку к Иерусалимскому королю.
Гвидо остался у входа в шатер, не осмеливаясь приблизиться к больному.
— Не хочу мешать вашей беседе с мессиром Уильямом, — проговорил он, заметив в полумраке рядом с патриархом маршала де Шампера.
Тот коротко взглянул на Гвидо, приподнялся и отвесил короткий полупоклон. А затем продолжал:
— Могу сказать лишь одно: Гуго Бургундский сражался отчаянно, надо отдать должное его отваге. Он прикрывал отход своих воинов, был не раз ранен, но продолжал разить сарацин направо и налево. Вы же знаете, ваше святейшество, как говорят ныне: герой не тот, кто побеждает, а тот, кто совершает подвиги. И уж Гуго в этом сражении несомненно явил себя героем. Он получил не меньше десятка ран, лицо его было залито кровью, но я видел, как он спрыгнул с седла, и полагаю, что герцог вскоре оправится. Есть в нем нечто от великих воинов древности.
— Я буду молиться о нем, — отозвался Ираклий. — И о храбром английском графе Дерби, павшем на поле боя, и о храбром Филиппе Фландрском… Неужели его пронзили одновременно тремя копьями?
— Воистину так. Графу Фландрскому вообще не стоило выезжать на поле боя, ваше святейшество. Но он подхватил эту проклятую хворь, многие считали, что ему уже не подняться, и он счел, что погибнуть в бою за святое дело предпочтительнее, чем захлебнуться собственной желчью на одре болезни.
Пожалуй, было жестоко говорить об этом патриарху в ту минуту, когда у него начался новый приступ мучительных спазмов. Оба — Гвидо и Уильям де Шампер — отвели глаза, а приставленный к Ираклию лекарь-госпитальер подоспел с медным сосудом. Как только приступ закончился, лекарь унес сосуд и подоткнул под подбородок священнослужителя свежую салфетку.
«Нам следовало бы как можно скорее покинуть этот шатер, — с тревогой думал Гвидо. — Арнольдия не щадит ни детей, ни женщин, ни воинов». Однако он не двинулся с места — патриарх Иерусалимский всегда поддерживал его, и он догадывался, что его позвали сюда не зря.
Однако время шло, а патриарх все еще продолжал беседу с де Шампером. Наконец он спросил, что думает маршал о том, как руководил битвой Филипп Французский.
— Не мне судить короля, у него, по крайней мере, были благие намерения, — сдержанно отозвался де Шампер. — Он действовал так, как принято в Европе, когда на поле боя одна против другой стоят две христианские армии. У него нет опыта войны с неверными, и он не желает никого слушать. Подобную ошибку допустил его отец четыре десятилетия назад, едва не погубивший свое воинство и запятнавший свое имя жестокой неудачей.
[97] Мне кажется, Святая земля — не самое благоприятное поле деятельности для французских монархов.
— Ты ждешь прославленного полководца Ричарда Английского? — лукавая улыбка на миг осветила измученное лицо патриарха.
— Это так, — де Шампер коротко кивнул.
Он стоял выпрямившись и заложив большие пальцы за пояс, с которого свешивался длинный меч с крестовой гардой. Голова маршала тамплиеров была слегка откинута назад; он казался непоколебимым утесом, от этого человека веяло спокойной силой, и это было особенно очевидно в сравнении с немощным, вконец изнуренным болезнью патриархом.
— Ричард не проиграл ни одного из сражений, в которых участвовал, — продолжал де Шампер. — К тому же он ведет за собой куда большие силы, чем удалось собрать Филиппу Капетингу. Поэтому все свои надежды я возлагаю на английского короля.
— В том числе и на его поддержку во время выборов Великого магистра ордена, верно? Ты ведь родственник Плантагенетов!
В шатре горели длинные свечи белого воска, и четко очерченная тень тамплиера падала на полотняные занавеси. Гвидо не видел его лица, но, следя за тенью, заметил, как рыцарь напрягся и застыл.
— Орден Храма возглавит тот, кого изберет капитул.
— Бесспорно, бесспорно… Но король Филипп всячески мешает тамплиерам собраться и назвать своего нового главу. И он сделает все для того, чтобы родственник Плантагенетов не стал Великим магистром, — утомленно проговорил Ираклий. — Поспеши же к Ричарду, сын мой. И скажи, что ему пора явиться сюда. Добавь также, что я хочу его видеть, ибо мне необходимо кое-что сказать ему, пока я…
Не договорив, он повалился вперед, конвульсивно сотрясаясь.
— Но где мне найти короля Ричарда? — негромко спросил Шампер, когда дыхание патриарха снова выровнялось. — Мы давно не имеем от него никаких известий.
— Зато я имею, — слабая улыбка снова промелькнула на губах патриарха.
Он выпрямился, откинулся на подушки и неторопливо заговорил.
Из его слов Гвидо узнал, что флот короля Ричарда вскоре после выхода из гавани на Сицилии попал в жестокий шторм; суда разметало на огромном пространстве, но все же английский Лев, как и было заранее условлено, добрался до острова Крит и принялся ждать. День сменялся днем, и мало-помалу его корабли стали прибывать — уцелели почти все, за исключением одного того, на котором плыли сестра короля Иоанна Сицилийская и его невеста Беренгария Наваррская. В отчаянии Ричард разослал во все стороны быстроходные галеры в надежде, что судно отыщется на одном из островов, а сам тем временем возносил молитвы, чтобы с ними не случилось наихудшего. И его молитвы были услышаны: большой юиссье, предоставленный дамам, обнаружили на Кипре, где его экипаж и воины, стоя на рейде, отражали атаку за атакой мелких судов самозваного императора Исаака Комнина. Ричард без промедления направился на Кипр и отбил женщин.
