— Никого знатнее коменданта крепости. И хотя суда, идущие в Левант, иногда останавливаются в бухте, чтобы пополнить запасы пресной воды, на берег никто не сходит, и столь прекрасных дам здесь не бывало уже добрую сотню лет.
Сообщив это, Мартин демонстративно обнимал Джоанну, это видели местные жители, и хотя молодая женщина старалась мягко отстраниться, однако то, что знатная красавица проводит ночи в объятиях госпитальера, слуги экдика уже разнесли по всей округе.
Тревожило ли это англичанку? Мартин знал, что сейчас она всецело в его власти. Она словно до сих пор не могла опомниться после того, что произошло между ними в горах, и покорно подчинялась любой его прихоти, глядя на него влюбленными очами. Ему самому не стоило ни малейшего труда изображать пылкого рыцаря — Джоанна оказалась восхитительной любовницей. Оба постоянно пребывали в некоем облаке наслаждения, то и дело тянулись друг к другу, обменивались ласками, взглядами, поцелуями, а иной раз с вечера до следующего вечера не покидали покоев, до изнеможения предаваясь страсти. И всякий раз находили друг в друге нечто новое, неизведанное, волнующее, безумно сладостное…
И тем легче им было всецело предаться любви, что их спутники согласно поддерживали это внезапно вспыхнувшее чувство, довольные тем, что рядом с их леди наконец-то настоящий мужчина. Не последнюю роль в этом сыграло и то, что Мартин вел себя как истинный господин — заботящийся о своих людях, щедрый, начисто лишенный мелочности. С людьми из Незерби он чувствовал себя в кругу друзей, и даже не стал перечить, когда Эйрик, воспользовавшись тем, что капеллан крепости принадлежал к латинскому исповеданию, обвенчался со своей Саннивой.
Что ж, в итоге образовались две влюбленные пары, а пожалуй, что и три: воины Дрого с усмешкой поговаривали, что их капитан-сакс, всегда хмурый и сосредоточенный, в последнее время стал допоздна засиживаться с камеристкой Годит, а порой совершал с нею продолжительные прогулки вдоль берега моря, пока его подчиненные увлеченно ловили вместе с местными мальчишками форель в устье реки или сражались в кости или тафл
[101] с прибывшими с Кипра беженцами.
Для Мартина все это было не более чем фоном его отношений с Джоанной. К его искреннему удивлению, она, давно будучи замужней женщиной, как будто ничего не знала о всевозможных причудах плотской любви. Мартину нравилось удивлять ее то одной, то другой любовной фантазией, и если они поначалу смущали молодую женщину, вскоре она находила их восхитительными и отдавалась новым забавам с такой страстью, что Мартин забывал обо всем на свете.
Впрочем, не обо всем. С момента их прибытия в Олимпос он продолжал делать все для того, чтобы его отношения с Джоанной получили огласку. Ради этого он затевал прогулки в город, бродил с Джоанной по набережной, сжимая ее руку в своей, а порой, укрывшись под утесом, на котором высилась крепость генуэзцев, они принимались целоваться, пока однажды молодая женщина не заметила следящего за ними сверху стражника.
— Не хочу, чтобы обо мне судачили эти итальянцы, — вырвавшись из его объятий, заявила она, и Мартину удалось догнать ее только на площади перед церковью Святого Мефодия.
«Поздно ты спохватилась, милая», — думал Мартин, беря под руку свою даму, чтобы увести ее подальше от толпы прихожан, выходивших после службы. Мужчины и женщины, сплошь одетые в черные бесформенные одежды, как было принято у греков, с любопытством глазели на даму, затянутую в ослепительно-желтое облегающее блио — вопиюще нескромное по местным меркам. Кое-кто поклонился иноземцам, но священнослужители смотрели сурово, и, как сегодня узнал Мартин, коменданту крепости была немедленно подана жалоба на неподобающее поведение гостей.
Обо всем этом размышлял Мартин по пути к дому экдика. День близился к концу, сумерки переходили в ночь, в вышине мерцали первые звезды. Он уже был у ограды сада, когда до него донесся негромкий звон струн и пение Джоанны. Голос молодой женщины был глубоким и бархатистым, и Мартина невольно охватило волнение.
…Полна я любви молодой,
Радостна и молода я,
И счастлив мой друг дорогой,
Сердцу его дорога я —
Я, никакая другая!
Мне тоже не нужен другой,
И мне этой страсти живой
Хватит, покуда жива я.
[102]
Мартин замер. Джоанна пела, а он словно наяву видел ее пунцовые яркие губы — такие полные, нежные, сладкие… Видел ее нежную, сливочно-белую шею с ложбинкой между ключицами в тот миг, когда Джоанна откидывает в его объятиях голову, словно увлекаемая потоком черных, как ночное море, волос. И грудь — полную, как спелый плод, с розовыми сосками… И восхитительный изгиб ее талии и бедер…
Она была сложена так, что он совершенно терял голову, ему казалось, что никогда ему не доводилось обнимать ничего столь прекрасного. Но… но как же Руфь?!
Мысль о невесте отрезвила его. Руфь — это чистота, покой, наконец, дом, в котором она его ждет. Мирное пристанище после опасных скитаний. А Джоанна… Мало ли у мужчины может быть женщин, пока он не выберет ту единственную, с которой проведет всю жизнь, от которой захочет иметь детей!
«Джоанна — всего лишь сладостный миг, — решил он. — Ослепительно красивая, пылкая, мне с ней бесконечно хорошо. Но не сегодня завтра море успокоится и наши пути разойдутся навсегда».
Он миновал сад и поднялся на увитую виноградными лозами террасу, где собрался весь их маленький отряд.
Так уж сложилось в Олимпосе, что вечера они проводили вместе, как прежде в пути сходились для беседы у костра. Здесь некому было возразить против того, что рыцарь-госпитальер садился рядом с госпожой и брал ее руку в свою ладонь. Здесь закусывали, болтали, слушали пение леди Джоанны, сопровождаемое тихим перезвоном струн лютни, а порой и сами принимались петь старинные саксонские баллады. Мартину нравились эти длинные напевы. Речь в них шла о славном прошлом, о битвах и победах, о зеленых лугах и быстрых реках Англии, к которым воины ведут коней на водопой, а затем собираются у древних камней, близ которых, говорят, все еще витают духи прежних королей и языческих божеств.
Джоанна не отрываясь смотрела на своего рыцаря, и ее глаза сияли под густыми ресницами, как звезды.
— Ты посетил коменданта Чезаре?
Мартин кивнул. Он все еще был погружен в мысли о Руфи, поэтому голос его прозвучал суховато. Да, он говорил с комендантом, но Чезаре да Гузиано пока не может предоставить им судно. Придется ждать, не появится ли подходящий корабль, ибо та парусная лодка, на которой прибыли киприоты, измочалена бурей и нуждается в основательном ремонте.
— Вы ведь еще не покидаете нас, сэр? — спросил один из воинов, курносый и белобрысый Освальд. — С вами чувствуешь себя увереннее.
