Уильям был убежден, что Ричард совершил ошибку, поверив хитрому и жестокому греку. Но английскому Льву присуща непоколебимая уверенность в том, что правители обязаны поддерживать законную власть друг друга. Недаром он с таким участием отнесся к просьбе Гвидо Иерусалимского, прибывшего на Кипр вместе с де Шампером, помочь отстоять его законные права на трон.
Маршал отыскал Гвидо в толпе приглашенных. Тот был нарядно, если не сказать великолепно, одет — Ричард и в этом подчеркивал свое расположение к молодому королю Иерусалимскому. Теперь Гвидо уже не выглядел столь подавленным, как в ту ночь, когда они под покровом тьмы тайно отчаливали от берегов Палестины. А между тем весть о победоносной войне Ричарда на Кипре разнеслась на быстрых крыльях, и сюда поспешили также Боэмунд Антиохийский и Онфруа де Торон, умолявший Ричарда Львиное Сердце помочь вернуть ему супругу Изабеллу.
Но в случае с беднягой Онфруа даже Ричард ничего уже не сможет поделать. Уильям не сомневался, что Изабеллу обвенчали с Конрадом Монферратским намного раньше, чем Ричард повел свою Беренгарию под венец. Теперь, по прибытии в Святую землю, английскому королю предстоит весьма непростая задача: отстаивать, с одной стороны, права короля Гвидо, а с другой — окончательно решить, как отнестись к притязаниям Конрада, женатого на наследнице Иерусалимского престола. Хитросплетение интриг и династических споров… И это, увы, в то время, когда истерзанное Иерусалимское королевство лежит под пятой неверных, а величайшая святыня христианства, Храм Гроба Господня, пребывает в запустении!
Уильям так глубоко погрузился в свои мысли, что невольно вздрогнул, когда грянули трубы, у алтаря прозвучало долгожданное «Аминь!» и супруги обменялись кольцами и поцелуями.
«Я совсем не следил за совершением таинства, — упрекнул себя маршал. — Из-за этих раздумий я позабыл о главном: что бы ни решали смертные, все в руке Божьей. Да свершится воля Его!»
Во время заключительной части мессы, последовавшей за венчанием, он горячо молился, чтобы Всевышний послал счастье новобрачным и даровал мужество милой Беренгарии, ибо вскоре супруг будет вынужден покинуть ее, дабы исполнить свою клятву — освободить от неверных Святой Град.
В капелле клубились облака ладана, хор слаженно выводил «Ave, Mater Dei»,
[105] в высокие арочные окна лились потоки ясного кипрского солнца. По завершении службы новобрачные повернулись к гостям, их окружили, посыпались цветистые поздравления.
Уильям не спешил предстать перед венценосной парой, скромно ожидая своей очереди и наблюдая со стороны. Вот с новобрачными раскланялся улыбающийся темноволосый красавец Вильгельм Длинный Меч, сводный брат короля, бастард Генриха II от его любовницы Розамунды Клиффор. Вот отвешивают поклоны королю и королеве английские графы, последовавшие за Ричардом в Святую землю, — молодой, полный обаяния Лестер и тучный краснолицый Девон. Вот приблизился близкий друг короля епископ Солсбери. Затем мужчины расступились, чтобы к Ричарду могла подойти Иоанна Сицилийская, шуршащая тугими шелками, а за ней — его сестра Джоанна: нарядная, улыбающаяся, ничуть не менее величавая, чем Иоанна, в лиловом наряде из переливчатого бархата. В женщинах угадывалось некоторое родственное сходство — обе изящные и грациозные, сероглазые и темноволосые, однако Уильям с затаенной гордостью отметил, что его сестра много прелестнее Иоанны из дома Плантагенетов.
В этот миг Джоанна, словно почувствовав на себе его взгляд, обернулась и сделала маршалу знак приблизиться и вместе с ними поздравить венценосных новобрачных в этот счастливый момент. Да простит его Всевышний, но эта малышка ведет себя со старшим братом, которого прежде никогда не видела и не знала, безо всякого почтения!
Рядом внезапно прозвучал голос Робера де Сабле:
— Думаю, ваша сестра права, мессир, и нам тоже следует присоединиться к поздравляющим.
Уильям де Шампер и Робер де Сабле, плечо к плечу, опустились на колени перед королем и его супругой. Миг был и в самом деле радостный, и маршал, обычно скупившийся на изъявления чувств, улыбался, произнося слова приветствия и пожелания. Будучи одним из высших лиц в ордене, он владел искусством сказать необходимое слово в нужный момент. С той же улыбкой он и отступил, мягко отстранившись от устремившейся к нему сестры, которая, похоже, была не прочь опереться на его руку. Пусть иные рыцари, вьющиеся вокруг Джоанны, осыпают ее знаками внимания. Сестре пора уяснить, что его единственной и истинной семьей являются собратья по ордену.
Несмотря на то что толстые стены капеллы хорошо защищали от зноя, при таком стечении людей духота здесь стояла невообразимая, и гости с явным облегчением выходили на воздух.
Когда король с королевой показались на ступенях Лимассольского замка, отовсюду понеслись радостные крики, в воздух взлетели десятки белых голубей. Почтить новобрачных у стен замка собрались не только воины-крестоносцы, но и жители Лимассола. Молодые девушки бросали охапки цветов под ноги венценосной четы, а облаченные в долгополые ромейские одежды киприоты и их жены приветствовали Ричарда и Беренгарию по-гречески, не обращая внимания на своего бывшего повелителя, державшегося в тени. Шум стоял оглушительный, бродячие собаки заливались лаем, и рыцарям, оказавшимся в этот миг в седле, приходилось прилагать немало усилий, чтобы сдерживать испуганных скакунов.
Лимассол оказался слишком мал, чтобы вместить многотысячную армию, поэтому воины разбили лагерь на окрестных холмах, расцветив их пестрыми стягами, вымпелами и множеством гербов. Между шатрами и палатками уже были расставлены длинные столы, ибо Ричард повелел устроить пиршество для всех крестоносцев, не скупясь на угощение.
Сам же король и знатные гости под звуки труб и рогов прошествовали по увитой цветущими розами галерее и вступили под широкие своды зала, где уже располагались «покоем» столы, ломившиеся от самых изысканных яств. Май на Кипре — благодатная пора; легкие занавеси на широких окнах зала были присобраны, а за ними виднелись роскошно цветущие сады, окружавшие королевскую резиденцию. На легком ветру колыхались перистые листья пальм, и далеко тянулись ряды стройных кипарисов.
Для прибывших с сурового севера крестоносцев все здесь казалось в диковину. Не было никакой нужды устилать для тепла каменные полы замка тростником или соломой — и благодаря этому все покои казались светлыми и необыкновенно чистыми. Пятна солнца лежали на розоватых мраморных плитах и глянцевитых колоннах, и повсюду было так светло, что никому и в голову не пришло потребовать зажечь факелы.
Здешние яства также выглядели непривычно: пироги с мясной начинкой и паштеты соседствовали с горами фруктов и зелени, хлеб был необычайно мягкий и настолько воздушный, что его нельзя было использовать, как на севере, в качестве тарелки. Для каждого гостя был поставлен особый столовый прибор, и даже, как принято у ромеев, имелись маленькие острые вилы, чтобы гости за трапезой не пачкали пальцы в жиру и могли с удобством дотянуться до облюбованного блюда. Все было так искусно приготовлено и так тонко приправлено специями, что на первых порах присутствующие прерывались лишь для того, чтобы провозгласить очередную здравицу новобрачным. Развлекавшие гостей кипрские танцоры и вовсе не походили на разнузданных французских и итальянских фигляров — они вели свои чинные хороводы под медлительное завораживающее пение.
