― Чепуха! ― проревел он. ― Финн, ты снова все перепутал. Христиане мыслят иначе. Имея пригожую, ты ублажаешь себя, и потому это грех. Я же, напротив... ― Он осекся и вытолкнул свою девку к свету костра.
Низкорослая, лицо красное от злости, маленькие свиные глазки прищурены и глядят в разные стороны. Только любитель толстух мог обрести с нею удовольствие.
― Я не ублажаю себя, ― угрюмо сообщил Плевок, ― так что это не будет грехом. Честно говоря, теперь, разглядев ее, я вряд ли вообще согрешу. Я могу даже попасть в эту христианскую Вальхаллу ― рай, как они говорят.
Теотокиос явно знал норвежский лучше, чем я думал, потому что понял сказанное и грустно покачал головой.
― Путь в рай лежит через обуздание плоти, ― проговорил он звучным голосом.
Грянул смех, на который обернулись сидевшие у соседних костров.
― Есть пути поприятнее! ― крикнул Финн и сосредоточенно принялся искать таковой.
Квасир Плевок снова мрачно взглянул на свою добычу и позволил ей встать и уйти под смех остальных.
― Нынче ночью я, пожалуй, не стану искать спасения во Христе, ― проворчал он. ― Может, наш Орм сделает это за меня, я слыхал, он может трахнуть груду опилок на деревянном полу.
Эти слова вызвали еще больше смеха, пару раз меня добродушно пихнули в спину. По другую сторону костра отец поднял в мою честь рог с элем, и на мгновение я ощутил себя членом этой суровой семьи, так что даже тяжелый взгляд Эйнара казался почти заботливым.
В ту ночь умер в бреду Берси, сгорел в лихорадке.
К концу недели гора трупов выросла настолько, что Святослав приказал сжечь тела, велел передвинуть стоянки и объявил общее наступление, не желая дожидаться, пока войско истает, как топленый жир.
И этот прыщавый мальчишка, Ярополк, будь проклята его память, потребовал для себя чести возглавить наступление со своей дружиной.
С нами.
Он потакал нашим прихотям, и в ночь накануне боя мы ни в чем не знали отказа. Он прислал эль и женщин с мягкой кожей и глазами, как у лани, предлагал вино и отменную еду ― к тому времени любая еда без червей была хороша, ― и священников по нашему выбору, чтобы те укрепили наш дух.
Но те, кого не трясло от злости и страха, глядели мрачно и не желали ни яств, ни девок. А священники не успевали молиться за упокой душ тех, кто дотянет лишь до утра, посему не могли отвлекаться на прочих, искавших утешения.
Не воодушевляло даже известие, что гарнизон Саркела насчитывает не более тысячи человек, так что, даже если они созовут горожан, годных к сражению, у нас все равно десятикратное превосходство в числе. Весть должна была нас взбодрить и вселить уверенность, но все понимали, что осаждаемые за стенами всегда имеют преимущество.
К своему изумлению, я увидел среди костров хмурого и озабоченного Мартина ― Олег прислал его помочь христианам в дружине брата.
― Я думал, ты в безопасности в Киеве, ― сказал я ему той полыхавшей кроваво-красными сполохами костров ночью и увидел сверкнувшую в темноте белизной улыбку.
― Среди вас, язычников, есть избранные Богом, ― сказал он, ― и они вопиют о помощи.
― А ты здесь единственный жрец своей веры, ― заметил угрюмо Валкнут, который неплохо схватывал религиозные тонкости. ― Если б ты не пришел, греческие священники Христа одержали бы еще одну победу, так?
― Существует лишь один истинный Бог, ― заметил Мартин, становясь на колени, чтобы приладить горшок у огня.
Потом он замер, потому что из темноты вышел и навис над ним Эйнар, а следом, как темный призрак, явилась Хильд. Она, как собака, присела на корточки у ног Мартина и смотрела на него, улыбаясь и наклонив голову, словно обнюхивала.
― Ты хорошо хранишь его, священник? ― спросила она.
Сощурясь, он поглядел на нее.
― Тебе не добраться, ― ответил он спокойно, разумея, как и она, древко копья; я не мог не восхититься им, потому что в те дни я не смел даже взглянуть Хильд в глаза.
Она обреченно улыбнулась и нагнула голову набок, как птица.
― Когда-нибудь я потребую его назад, священник.
Мартин встал, разгладил свои жалкие лохмотья и снял горшок с огня. Потом сотворил крест над Хильд, та рассмеялась, а он ушел в темноту.
Эйнар, бледный, как рыбье брюхо, встал на колени у костра и принялся греть руки, потому что изрядно похолодало. В этих проклятых богами степях весь день жаришься, а по ночам замерзаешь; Берси как-то раз проснулся, а его рыжие косы примерзли к земле.
Берси, который теперь пепел и воспоминания.
― Надо бы последить за ним этой ночью, ― угрюмо заявил отец, сидевший рядом со мною.
Я удивленно взглянул на него: он впервые выказал озабоченность такого рода. Но Эйнар даже не потрудился ответить ― миг был упущен, и, думаю, отец это знал.
Тесным кругом, закутавшись в плащи от холода, мы сидели и смотрели в огонь, прислушивались к суете и гомону огромного стана, прилаживали ремни и оттачивали мечи. Напряжение не давало заснуть.
― Когда умерла твоя мать, ― неожиданно сказал отец, когда серые предрассветные сумерки пробили ночную черноту, ― ее отец, старый Стаммкель, которого называли Рев, Лис, из-за его хитрости, захотел вернуть хутор. Тот был приданым Гудрид, понимаешь, так что он потребовал его обратно, когда она умерла.
Он долго молчал, а я затаил дыхание. Казалось, я стою у края пропасти и боюсь резким движением спугнуть овцу, чтобы та не шарахнулась и не слетела вниз.
― Конечно, я подчинился. И ты тоже, хотя в ту пору ты едва стоял на ногах, а кормилицей у тебя была хорошая рабыня, ― сказал отец в конце концов и вновь умолк.
― И что дальше? ― спросил я, стараясь, чтобы голос звучал как можно спокойнее, когда молчание стало невыносимым.
Отец пошевелился.
― Стаммкель созвал тинг. У него было много людей, которые говорили в его пользу, а у меня ― никого.
Гудлейв? Или Бьярни? Или Гуннар Рыжий? ― спросил я, удивленный тем, что никто из них не помог.
Отец тихо рассмеялся.
― Гудлейв и Бьярни не стали говорить против Стаммкеля, сильного, с ятрами, как у быка. Даже после того как Стаммкель вернулся из набега на Дюффлин, в котором они участвовали. Ходили почти шесть сотен человек, и четыре сотни из них не вернулись. Эта история почти погубила Стаммкеля, вот почему ему так хотелось заполучить хутор.
Он замолчал, пожал плечами, потер лоб.
― Думаю, Гудлейв и Бьярни не могли противиться Стаммкелю, потому что понимали, что в каком-то смысле подвели его во время набега.
