— Рад нашему знакомству, графиня де Ляфер, — сдержанно проговорил Гяур, твердо зная, что с нежностью у него все равно не получится. Как бы ни пытался. Но пытаться-то он, конечно же, будет. Это он тоже знал.
39
Хозар видел, как Гяур и тот, недавно прибившийся к ним юноша, погнались за Бохадур-беем, однако не стал присоединяться к ним, решив сначала помочь Уличу, который, прижатый к подводе, отбивался от рассвирепевшего кайсака. Но, прорываясь к нему, пришлось схватиться еще с двумя татарами. Одного из них Хозар ранил в руку, вот только дотянуться мечом во второй раз не сумел — тот ускакал на склон долины, — зато другого, после затяжной упорной дуэли, все же срубил.
Почти в ту же минуту противник Улича тоже развернул коня. Проскочив мимо дерущихся у развалин, он обогнул лагерь и начал уходить в сторону ближайшей рощи. Тогда-то Хозар и погнался за ним. Но, как только кайсак повернул коня, чтобы спасаться на поросших кустарником склонах, где между камнями уже металось несколько его товарищей, решил не преследовать, а подключиться к погоне, устроенной Гяуром.
Самому князю его помощь уже не нужна была: познакомиться с девушкой Гяур сможет и без него, и все же Хозар не мог считать, что прибыл слишком поздно. Там, в реке, на мелководье, все еще продолжалась схватка. Бохадур-бей, которого Хозар узнал по чалме, оттеснял юношу к камням, у которых бурлил водоворот.
Старый шакал в самом деле нахраписто теснил парнишку, а Гяур спокойно беседовал с девушкой всего в двух десятках шагов от дерущихся, ничего не предпринимая для того, чтобы спасти его. И не важно, чем он это объяснял: то ли нежеланием прерывать разговор с красавицей, то ли кодексом рыцарской чести, не позволяющим вмешиваться в поединок…
Лично он, Хозар, с законами рыцарства как-нибудь помирится. Зато поступит так, как велит воинская совесть.
Спрыгнув с коня, он бросился к реке и по мелководью помчался к дерущимся. Кажется, увлекшись схваткой, татарин не сразу заметил его. Зато заметил так неосторожно ввязавшийся в схватку с опытным кайсаком парнишка. Его счастье, что грудь надежно прикрывал трофейный панцирь, на котором кайсак уже оставил не одну отметину.
Хозару бросилось в глаза искаженное страхом лицо Корзача, когда, уже лежа между камнями, он поднял над собой саблю, пытаясь встретить удар Бохадур-бея. А тот приближался к нему мелкими шажками, что-то гортанно выкрикивая и уже предвкушая победу.
Парнишка отползал от него, отталкиваясь свободной рукой от камней, забираясь при этом все дальше и дальше в речной распадок, оттягивая время развязки и пытаясь подняться. Но каждая попытка завершалась неудачей: всякий раз он поскальзывался на отшлифованной, подмываемой мощным водоворотом речной гальке. Словно проклятие нависло над ним — столь обреченно он поскальзывался, гонимый озверевшим, учуявшим свое превосходство, кайсаком.
— О-дар! — крикнул Хозар в тот миг, когда парень уперся спиной в большой камень и почувствовал, что отползать дальше некуда. Вода здесь подступала к подбородку, так что парнишка мог захлебнуться прежде, чем его настигнет сабля татарина.
Хозар издал свой боевой клич лишь для того, чтобы отвлечь Бохадур-бея, хоть на несколько секунд задержать роковой удар. Татарин вздрогнул, оглянулся, ступил в сторону невесть откуда взявшегося в реке воина-русича. А тот, встретив клинком его клинок, мгновенно присел и вцепился своей железной хваткой ему в руку.
Сжимая так, что, казалось, кость вот-вот раскрошится от дьявольского «пожатия», Хозар поднял руку атамана вверх и мощным рывком вывернул ее, ударив локтем о высоко поднятое колено.
Это был один из тех рукопашных приемов, которыми Хозар овладел, еще сражаясь в войсках персов. Обучал его пленный воин, заброшенный судьбой из Тибета. В благодарность за учение Хозар, командовавший охраной пленных, не казнил тибетца, а, вопреки приказу персидского военачальника, на свой страх и риск отпустил его ночью с миром, одарив на прощание луком, саблей и кинжалом.
Обезоружив Бохадур-бея, Хозар воткнул свой меч в дно реки и сильным ударом кулака в грудь сбил противника с ног. Потом еще и еще раз. И лишь убедившись, что татарин даже не пытается сразиться с ним врукопашную, вновь схватился за меч.
— Я — твой слуга! — хрипло прокричал Бохадур-бей, приподнимая над головой свисающую, уже не подчиняющуюся ему руку. — Во имя Аллаха, я — твой слуга! Твой и твоего паши…
— Давно ли? — спросил Хозар по-турецки.
— Возьми изумруд, что на моей чалме. Ему нет цены. Ты станешь богачом.
— Благодарю, — ухмыльнулся Хозар. — Я возьму его вместе с твоей головой, — и, зацепив чалму кончиком меча, отшвырнул на берег.
— Здесь, — показал кайсак на пояс, — у меня еще есть мешочек с византийскими изумрудами. Я буду служить тебе, как не служил никто до меня. Только пощади! — отползал Бохадур-бей к камням точно так же, как только что Корзач. В то время как сам Корзач сумел, наконец, подняться и, стоя по пояс в воде, поджидал его, крепко сжимая в руке саблю.
— Служи своему Аллаху! Потому что шайтан, которому ты до сих пор служил, в этот раз предал тебя! — прорычал Хозар, опуская меч на бритую голову Бохадур-бея.
40
Де Брежи еще раз отпил из бокала и несколько минут задумчиво смотрел сквозь темно-красную жидкость на пламя в камине.
— Вас все еще что-то смущает в моем поручении, господин посол?
— Опасаюсь, что польский король Владислав IV без особого энтузиазма воспримет нашу попытку собрать под ландскнехтские знамена хотя бы десяток его опытных офицеров.
— Кажется, мы это уже обсуждали, граф.
— Косвенно — да. Но все значительно сложнее, нежели может показаться на первый взгляд. На сугубо внутренние дела, связанные с очередной «домовой» войной
[19], теперь уже накладываются международные обязательства короны.
Кардинал задумчиво отпил пару глотков вина и помолчал. Однако сейчас он прислушивался не к своим вкусовым пристрастиям, а к дипломатической интуиции. Польша и Франция были слишком тесно связаны не только династическими, но и всеми прочими узами, чтобы кто-либо из французских политиков оставался безразличным к положению польского двора.
— Разве Речь Посполитая воюет еще с кем-то, кроме украинских казаков? — удивленно спросил кардинал. — Или, может, в ближайшее время предвидится нечто такое?
— Можно считать, что уже воюет. — Несколько мгновений они оба молча, выжидающе смотрели друг на друга. — С завтрашнего дня.
— О чем это вы, граф? Никаких сведений ни от одного варшавского или краковского агента мне не поступало.
— Немудрено, ведь об этом еще не объявлено. Тем не менее одно доверенное лицо, очень близкое к польскому двору, буквально за час до моего отплытия из Польши, уже в порту Гданьска, сообщило довольно важную новость. Отчаявшись найти надежного союзника в тяжелейшей войне с Османской империей, Венеция обратилась к Польше с просьбой о срочной помощи. Не к Франции, заметьте, обратилась, а к Польше.
