Диковинное это копье-меч было несколько короче копий других воинов княжеской дружины, значительно тяжелее их и казалось не очень удобным в походе. Зато в бою Гяур управлялся с ним с непостижимой ловкостью ярмарочного жонглера, прокладывая себе путь в любой гуще врагов и наводя на них ужас.
То, что Хозар назвал крепостью, на самом деле оказалось небольшой сторожевой башней, огражденной полуразрушенным и поваленным теперь частоколом из бревен, в который было встроено еще две привратные башенки. Бой здесь выдался особенно упорным. Воины лежали вповалку. Некоторые тела были буквально иссечены, возможно, уже мертвыми.
Но давно привыкшего к таким зрелищам Гяура больше всего удивил не вид окровавленных тел, а то, что два воина, проткнувших друг друга копьями под стенами башни, оказались славянами. Хотя один из них одет так, как обычно одеваются татары. Еще несколько таких же воинов с европейским типом лица — то ли молдаван, то ли венгров — лежали порубанными у ворот.
— А этот скрывался, — вытолкал Олаф из форта парнишку лет восемнадцати — босого, в коротких изорванных штанах и в пробитом, снятом, очевидно, у кого-то из погибших польских драгун, панцире. — Под полом башни отсиживался.
— Надел панцирник и спрятался, гнев Перуна? — с напускной суровостью уставился на него Гяур.
— Когда ордынцы ворвались сюда, — ответил парень. Короткая, с надломленным острием сабля в его руках лишь оттеняла трагедию, которую приходилось переживать всему этому беззащитному городишке, всему югу Подолии, страдающему то от чамбулов перекопского мурзы, то от жадных буджакских горлорезов. — Не спрятался — посекли бы, как этих, — кивнул в сторону груды тел. — А так, видите, жив.
— Разумно. Как зовут?
— Корзач.
— Будешь воевать в моем отряде, Корзач, — не спросил, а скорее приказал Гяур. — Выбери себе на этом побоище саблю, два пистолета, щит, а главное — изловчись поймать осиротевшего коня. Остальному тебя научат.
— И куда мы пойдем? — тотчас же поинтересовался Корзач, прижимая штанину к кровоточащей ноге.
— Прятаться, чтобы жить, ты уже научился. Теперь будешь учиться жить так, чтобы не прятаться, — резко ответил князь. — Все, иди. Где раненый татарин?
Двое спешившихся воинов метнулись вовнутрь форта и вскоре, держа под руки, вытащили оттуда ордынца.
— Кто вы такие: крымские татары, буджакские ногайцы? Отвечай! — по-турецки заговорил с ним Гяур, приподнимая кончиком меча подбородок пленника. Стоять тот не мог, воины-русичи все еще подпирали его плечами.
— Мы не ордынцы, да продлит Аллах дни твои, — на удивление охотно, хотя и с большим трудом, заговорил татарин. — Мы — кайсаки.
— Кайсаки?
— Да. Но в этот раз были с ордынцами. Они брали ясырь… там, в местечке. И жгли его.
— Жгли только они? Вы, кайсаки, — нет?!
— Нам приказали перебить тех, что засели в церкви, а также здесь, в крепости.
— Постой, ты сказал «кайсаки»; и что, ты — кайсак? Не казак, а именно кайсак? — оглянулся Гяур, отыскивая глазами Улича, который был при нем и лекарем, и советником, и телохранителем. — Это что, племя такое?
— Нет такого племени, князь, — объяснил невесть откуда появившийся Улич, вертя в руке красивый кривой кинжал с золоченой рукоятью. — Он — татарин. И говорит по-татарски. Потому и язык тебе понятен.
— Мы действительно татары, — тотчас же подтвердил пленный, уяснив, что именно сбило князя с толку. — Однако не подчиняемся хану. Перекопскому мурзе и буджацким беям тоже не подчиняемся. Мы — кайсаки.
— Кайсаками называют себя шайки степных грабителей и живодеров, князь, — выступил вперед старый воин из той сотни, которую Гяур набрал из плененных турками украинцев и придунайских русичей. — Я слышал о них. Кайсаки действительно не подчиняются ни хану, ни султану, ни Богу, ни шайтану. Но и человеческое слово для них — что камень, брошенный в мертвый колодец.
— Вот оно что. Кто же у вас за предводителя, атамана? — резко спросил Гяур.
— Бохадур-бей, да спасет тебя Аллах, премудрейший, — пробормотал татарин, облизывая потрескавшиеся губы. — Бохадур-бей — так он называет себя.
— И много вас у Бохадур-бея?
— Было три с половиной сотни.
— Куда же ускакали те, кто уцелел?
Пленник закрыл глаза и запрокинул голову. Гяуру показалось, что он умирает.
— Куда ускакал отряд Бохадур-бея?! — еще ниже нагнулся князь, почти вонзаясь мечом в горло кайсака.
— Туда, — махнул пленник ослабевшей рукой в сторону реки, на берегу которой пылал уже весь ветряк.
Гяур пристально всмотрелся в открывавшуюся его взору стену леса, что темнела сразу за мельницей, подступая одним краешком к горе, которую они недавно обогнули, другим — к речному утесу.
— Значит, они еще не ушли в степь, — подумал он вслух. — Не отошли с ордой. Почему? Неужели совсем страх потеряли? Ну что ж, им виднее… Олаф, этого — к Аллаху, — пренебрежительно указал на татарина.
— Повинуюсь.
Двое норманнов, не медля ни секунды, подтащили татарина к частоколу, швырнули на острие бревна, словно на плаху, и один из них коротко взмахнул мечом.
— Эй, Корзач! — глазами поискал Гяур парнишку.
— Здесь, ясновельможный! — вынырнул юноша откуда-то из-за башни. Теперь на нем, чуть пониже искореженного панциря, чернел турецкий пояс, из-за которого выглядывали рукояти двух пистолетов и кинжала; в руке отливала булатной синевой короткая гусарская сабля, а ноги укрывали от взгляда остроносые татарские сапоги.
— Как давно появились в ваших краях эти кайсаки? Что это за племя? Раньше ты что-нибудь слышал о них?
— Давно слышал, пан князь, — неумело поклонился Корзач. — Наш сотник говорил, что это отряд, отбившийся от крымчаков. Потом к нему пристали ногайцы, ушедшие из буджакской орды, и еще какие-то люди, бежавшие из польского плена, — молдаване, угры. Да и наших, с Украины, десятка два набралось.
— Выходит, Бохадур-бей принимает любого?
— Хочет сколотить войско, чтобы с его помощью стать ханом степной орды, кочующей между Бугом и Днестром. Об этом сам сотник говорил. Кстати, кайсаков наши люди в селах и хуторах боятся хуже ордынцев.
— В этом мы уже убедились, гнев Перуна.
— Они не берут ясырь, как ордынцы, никого не милуют и не отпускают за выкуп. Бохадур-бей похваляется, что опустошит всю Южную Подолию, чтобы на краю ее, кажется, здесь, в нашем городке, основать свою столицу. Так говорил сотник. Сам слышал.
— Ну хоть слава богу, что они не называют себя казаками.
— Это иноземцы путают их с казаками, ясновельможный князь. Когда буджацкая орда идет в поход, она приглашает и чамбулы кайсаков. Буджацких татар кайсаки не опасаются. Боятся только мести крымского хана. Но сотник говорил, что Бохадур-бея поддерживает сам султан. Пусть, мол, основывает свое ханство; ему, султану, легче будет с казаками воевать.
