Вот и сегодня у них все шло как обычно. Утро выдалось хотя и не солнечным, но теплым. Роса на лугу быстро испарялась, источая при этом упоительный ромашковый аромат каких-то огненно-желтых цветов.
В очередной раз, встретив клинки противников, Гяур на несколько мгновений задержал их и перевел взгляд туда, куда уже смотрел Улич. На другом берегу, на высоком гранитном камне, застыла фигура девушки с распущенными черными волосами. Немного постояв там, девушка, очевидно, поняла, что ее появления оказалось достаточно, чтобы привлечь внимание не только телохранителей, но и самого князя, и исчезла с такой неосязаемой поспешностью, словно не сошла, а растворилась в утренней дымке.
Опустив сабли, Гяур едва заметно покачал головой, ожидая, что после этого видение появится еще раз: если не на гранитном валуне, то на одной из соседних возвышенностей.
— Это Власта, князь, — вытирал клинок о свою ладонь Улич. — Та самая нищенка из трактира, суд Господний.
— Она что, часто появляется там?
Улич замялся, посмотрел на Хозара. Но тот ожесточенно хмурил чело, усердно рассматривая рукоять дамасской сабли и предоставляя Уличу возможность самому выкручиваться.
— Каждый день, князь. Всякий раз, когда мы здесь с тобой переучиваемся с мечей на сабли.
— Почему же я не замечал ее? — удивился Гяур.
— Зато Хозар чуть ли не каждый вечер умудряется столкнуться с ней, если не на этом берегу, то на том, — ухмыльнулся Улич.
— Так и было? — поинтересовался Гяур.
— Видел ее несколько раз. О князе спрашивала. Я отвечал, — как всегда, лениво и немногословно, объяснил Хозар.
— И что же она делает? Чем занимается?
— За возвышенностью, там… хижина.
— Ну?
— Хижина за возвышенностью, говорю, небольшая.
— Ну, хижина, хижина! — кончилось терпение Гяура. Он-то знал, что и в десятый раз Хозар повторит то же самое: «Хижина там…» — Она что, живет в хижине по ту сторону реки?
— Ольгица наняла для нее. Сама тоже иногда бывает.
— Ты говорил с ней?
— С Властой?
— Да хотя бы и с Властой, а еще лучше — с Ольгицей.
— Пробовал.
Хозар вытянул руку и провел острым клинком по тыльной стороне ладони. Воин проделал это с явным усилием, однако ни одной царапины на теле не осталось.
Гяур не вздрогнул, но все же поморщился, теперь уже — всего лишь поморщился. А раньше, сколько бы раз Хозар ни демонстрировал эту дьявольскую способность своего тела противостоять лезвию сабли или ножа, — неминуемо вздрагивал.
Когда Хозар с невозмутимостью факира брал острый как бритва кинжал и вел им по шее или по оголенному животу от ребра до ребра — только люди, не знающие его, могли предполагать, что это безобидный фокус, позаимствованный у бродячих циркачей. На самом же деле все было, как было: острое лезвие кинжала и движение, после которого на теле любого другого человека остался бы глубокий разрез.
— Так ты все же пробовал всерьез поговорить с ней?
— Говорил, да…
Увлекшись, князь и себе провел саблей по тыльной стороне ладони. Провел без всякого усилия. Однако на теле сразу же проступил синевато-кровавый след. Хозара обучали этому страшному и странному развлечению два смертника-сирийца, с которыми он более года просидел в тюремной яме Дамасской крепости. Тело и воля у него оказались подходящими, учеником он тоже был старательным. Правда, сначала он резал свое тело всего лишь острым камешком. Но в свое время сирийцы начинали с того же.
— Так что, может, на самом деле Власта приходится Ольгице дочерью?
— Приходится, но неродной, — ответил вместо Хозара Улич. — Говорят, что кто-то подкинул ее ясновидящей. Бездомную и безродную. Ольгица подобрала девочку на улице, когда та была совсем маленькой, а саму Ольгицу еще не решались называть старухой. Но ведь что странно: Власта, оказывается, владеет такой же бесовской силой взгляда и предсказания, как и слепая.
— Действительно, странно. Не думаю, что это всего лишь случай, — согласился Гяур.
— Знать бы, кто родители девушки. Возможно, старая ведьма Ольгица обнаружила в ребенке черную силу и похитила ее. Или выкупила.
— Но ведь ты же — сын и внук волхвов из племени уличей, — улыбнулся князь. — Изучал медицину и предавался тем же бесовским забавам, которыми поражает всех нас Ольгица. Неужели и ты пасуешь перед ней?
— Этому не учатся, князь. Если небесной воли на то нет — значит, нет. А мне такой воли не ниспослано. Старуха и даже эта… Власта сильнее меня. И взглядом, и словом. Потому и живут с колдовства. А я вот — из сабли.
— С колдовства, из сабли, с божьей милости, — задумчиво подытожил Гяур. — Ладно, не будем гадать, продолжаем обучаться сабельному фехтованию.
Он поднял свое оружие, встретил клинки противников, и… вновь замер: Власта стояла на том же камне, причем настолько неподвижно, словно сама была гранитным изваянием. Однако и в этот раз наблюдать за ней Гяур мог лишь несколько мгновений, так и не поняв: видел ли на самом деле или же его дурачит луговой мираж. Одно он успел осознать: молодая колдунья не сходила с камня и вообще не двигалась, а попросту растворялась в пространстве, как и положено наваждению.
Если бы Хозар и Улич знали, сколько раз Власта являлась ему вот так, только не на заречном валуне, а во сне, в предутреннем бреду, в романтических грезах и во вполне реальных видениях… Тогда они давно перестали бы творить тайну из своих встреч с этой девушкой, а просто, по-мужски, по-дружески помогли бы увидеться с ней.
— Оставайтесь здесь. Хозар, бери копье. Улич, учись защищаться саблей от копья. Больше всего во время конной атаки гибнут от того, что не умеют защищаться от него, — бросил Гяур, уже ступив на неширокий, основательно расшатанный и прогнивший мостик.
8
Да, с воспоминаниями было покончено, причем, как хотелось верить Эжен, раз и навсегда. Зато наступила пора возвращаться к пансионатной обыденности.
В течение двух дней, последовавших после происшествия с Амелией, леди Стеймен делала все возможное, чтобы маман Эжен и Мюно не попадались друг другу на глаза. При этом она еще и предпринимала отчаянные попытки угомонить Амелию, погасить возникший пожар пересудов, успокоить девиц, заявляя, что ведь ничего особенного не произошло. Из них, пансионесс, готовят светских дам и любящих жен. То есть то, что, предлагала маман, следует воспринимать как обычный урок «постельной нежности». Возможно, маман Эжен слегка увлеклась — это другое дело. Или же Амелия слишком нервно восприняла свои первые неудачи в постели. Стоит ли придавать этому значение?
Леди Стеймен действительно тушила пожар, как могла. Но оказалось, что смогла не так уж много. Поэтому, когда на третье утро маркиза довольно сурово поинтересовалась, как ведет себя «эта паршивка Амелия», вынуждена была сказать правду. Сначала на чисто английский манер.
