— Пора оставлять это разбойничье гнездо.
— Не раньше, чем увижу охватившее его пламя, — сурово произнесла графиня. И лишь теперь князь понял, зачем Диане понадобилось провозглашать целую проповедь о мести. — Кара-Батыр! Сжечь! Чтобы и следа от него не осталось!
— Не нужно этого делать, графиня.
— Не вмешивайтесь, полковник! Это уже наши, французские дела. Наши ссоры и долги. Я приказала: «сжечь!» — сурово глянула графиня на Кара-Батыра.
— Как прикажете, графиня.
— Пусть только я немного приду в себя после этого похищения, сразу же отправимся в Горный монастырь. Монахов перевешаем, а сам монастырь сожжем.
— Как прикажете, графиня.
Коня ей подвел невесть откуда появившийся Кшысь, о котором все на время забыли. Ногами он пока еще передвигал с трудом, однако на поясе вновь висела сабля.
— Я превращу в пепелище половину этой проклятой страны, — чуть не растоптала она конем зазевавшегося коротышку. — Ты что, решил пощадить этого ублюдка-наемника? — метнула она презрительный взгляд на Гяура.
— Кшысь помог нам.
— Я бы его не пощадила. Впрочем, слушай, ты, — обратилась к поляку, — согласен быть моим слугой?
— Согласен, — не задумываясь, ответил Кшысь, чем очень удивил полковника.
— Тогда служи. Но знай: я превращу в пепелище половину твоей распроклятой страны.
— Хуже будет, если она уцелеет, а я погибну. Без меня Польша мне не нужна.
— Вот он — ответ истинного наемника. Кара-Батыр — огненную весть моей подруге и благодетельнице графине д'Оранж! И пусть никто не смеет сопровождать меня! — крикнула Диана уже от ворот, чуть было не растоптав конем Кшыся, бросившегося открывать их.
* * *
Усадьбу графини д'Оранж князь Гяур и его воины оставляли уже затемно. Рощи и перелески сливались в черную молчаливую стену, представавшую перед ними чужим нелюдимым краем. Никакой радости победа над наемниками Кодьяра полковнику не принесла. И лишь спасение графини де Ляфер как-то скрашивало угрюмое впечатление, которое оставила на его душе вся эта страшная, замешанная на крови и злодействе, история.
— Сегодня, может, как никогда раньше, он вдруг почувствовал себя совершенно чужим в этой стране. И все, что он здесь делает, все его порывы и старания, тоже никому не нужны.
Поднявшись на вершину холма, Гяур оглянулся. Хозар, как всегда, не отставал от него. Но Улич и татарин, что перевязывал его, а теперь опекал, еще только поднимались по склону. И уж совсем отстал от них Кшысь, который с молчаливого согласия князя тоже присоединился к его свите.
Гяур поискал взглядом ту местность в долине, где осталось имение графини д'Оранж, и увидел поднимающееся ввысь и медленно расползающееся зарево.
Несмотря на его запрет Кара-Батыр все же остался у дома и исполнил приказ своей повелительницы. Не мог не исполнить.
21
До Гданьска оставалось не более десяти верст, когда казачье посольство, уставшее не столько от дороги, сколько от пейзажного уныния, остановилось у придорожного каменного креста, из-под основания которого бил «святой — как следовало из высеченной на нем надписи, — родник, осененный крестом настоятеля иезуитского монастыря Иоанна Великомученика».
Даже этот громадный серый крест казался маленьким чудом, возникающим перед всяким путником, истощенным угрюмой монотонностью дороги. Все в этом краю — подернутые тиной озерца, болотное редколесье, ветер и даже солнце — дышало холодом чужой северной земли. Неуютной, неприветливой и скупой.
Пока посланники наслаждались студеной, слегка солоноватой водой, вспоминая добрыми словами всех великомучеников, Лаврин Урбач поднялся на вершину единственного на всю округу холма и оттуда осмотрел ползущую между небольшими рощицами дорогу. Она по-прежнему оставалась безлюдной и уныло безликой, и ничто не приковало бы к ней внимание разведчика, если бы не тоненькая струйка дыма, едва пробивавшаяся из синевы лесной кроны.
— Я разведаю, кто это в жаркий полдень греется в лесу у костра! — предупредил он Гурана.
— Подожди, поедем вместе!
— Не стоит: встретят выстрелами! — стегнул нагайкой коня. — Одному договориться будет легче!
Урбач не ошибся. Как только он приблизился к изгибу рощи, у которого дымил этот невидимый с дороги костер, навстречу ему выехало двое всадников. Старые изодранные жупаны и присыпанные пожелтевшей хвоей овечьи шапки, да еще рваные, обвязанные бечевкой сапоги одного из них не давали повода для долгих размышлений о роде занятия этих людей.
— Вы — местные гайдуки, я правильно истолковал ваше появление? — Ничуть не стушевался Урбач. Повод он набросил на левую руку, в которой держал пистолет, правая же лежала на эфесе сабли.
— Ну и что? — багрово набычился тот, с прохудившимися сапогами.
— Те самые, которые три дня тому ограбили дом старосты из Вуйников?
Разбойники молча, все так же набыченно, переглянулись.
— И тебя ограбим. Ну и что?
— А то, что в Вуйниках находится сейчас отряд надворных казаков. Через час он выступает, чтобы переловить вас и перевешать.
Гайдуки по-волчьи, поворачиваясь всем туловищем, уставились друг на друга, потом, словно по команде, оглянулись на ближайшие заросли. Оттуда, вразвалочку, напролом, ломая кусты, выходили еще двое. Один из них — высокого роста, с непомерно огромным, выпирающим, словно куль с мукой, животом, был, судя по всему, старшим в этой шайке.
— Отряд, говоришь-калякаешь, появился? — сразу же подключился он к разговору, давая понять, что с этой минуты нужно отвечать только на его вопросы. — А сам-то ты кто такой? Не из этого ли отряда подосланный?
— Сотник я, из охраны королевского посольства, направляющегося в Гданьск, а оттуда — в Швецию.
— Посольство, говоришь-калякаешь? — атаман вынул из-за пояса длинный кинжал без ножен и рукоятью его долго, с наслаждением, почесывал свое подбрюшье. — При деньгах, при золотишке?
— Это посольство казачье. По два злотых на дорогу. Взять с них нечего, а брать придется только кровью.
— И много их там?
— Небольшой отряд.
Атаман с таким усердием тер металлической рукоятью о подбрюшье, словно задался целью надраить ее до серебристого блеска. И никакого иного оружия при нем не было.
— Может, ты из надворных казаков старосты Гульцевича — кто тебя знает? — мрачно сеял подозрение гайдук, подошедший вместе с атаманом, но державшийся чуть позади него. Роль в этой стае у него могла быть только одна — джура атамана.
— Я знаю, что вы поджидаете Гульцевича, — уже откровенно блефовал Урбач. — Но ведь и он тоже знает об этом.
— А как это он мог узнать? — пробасил атаман. — От какой сороки?
