— Мне еще понадобится время, чтобы вслушаться в него.
— Вы все еще чего-то недоговариваете, барон. Да, сразу же после «усыновления» вас представят некоей двадцативосьмилетней — на два года старше вас, но, что поделаешь, судьба — вдове, тоже весьма сомнительного происхождения. Которая, тем не менее, является далекой родственницей баронессы. Ее отец, как вы сами поняли, не аристократ, но зато он банкир. Который очень желает вступить в родственные связи с одним из старинных аристократических родов. Мало того, он готов платить за оказанную ему честь, чем обедневшая баронесса фон Краузер не преминет воспользоваться. Не надо, мсье Дуартье, — решительным жестом остановила она лжеграфа, хотя тот не собирался и рта раскрывать. — Мне известна суровость ваших взглядов на мораль. Но не будем спешить с обвинениями в адрес вдовы-баронессы…
Дуартье хищно рассмеялся. Только сейчас ему стал по-настоящему понятен замысел графини де Ляфер, а главное, он вновь почувствовал, что они союзники и родственные души. Естественно, что к нему постепенно возвращалась уверенность. Клод Дуартье умел ценить авантюрность мышления и поступков, и сейчас у него появилась еще одна возможность оценить богатую россыпь этих качеств в характере прекрасной парижанки, в которую он конечно же был влюблен, но которой пока конечно же недостоин.
— Я не буду строг в оценке столь коварного замысла баронессы Клавдии, поскольку надеюсь, что кое-что, хоть какие-то крохи с банкирского стола достанутся вам, графиня де Ляфер, ну и конечно же мне, бедному…
— Наконец-то вы заговорили, как подобает графу Артуру де Моле. Признаться, я уже начала было сомневаться: готовы ли вы вообще к столь великодушному способу мышления. А ведь я только потому и пощадила вас, что благоразумно предположила: от живого лжеграфа де Моле все-таки должно быть больше пользы, нежели от мертвого.
— Можете не сомневаться, я готов.
— Тогда чего вы ждете от меня? Пересказа всей той рутины аристократических будней, которые ожидают теперь уже законного барона фон Краузера? Баронесса приобретет Богом посланного ей сына и известную сумму денег, нужную для уплаты долгов. Двадцативосьмилетняя, засидевшаяся во вдовах дочь банкира — мужа-аристократа, а швейцарский банкир и промышленник — зятя барона, ну и вместе с ним — наследника и вес в обществе. Ибо дочь его — уже баронесса, а внук станет бароном. Разве все это не достойно пера Эсхила? Или Софокла? Извините, я одинаково слаба в познании творчества обоих этих трагикомедиантов, поэтому остановим свой выбор на Еврипиде. Уж его-то, совершенно точно, а главное, справедливо, кто-то из не менее великих греков назвал «наиболее трагическим из поэтов». Кажется, Аристотель. Хотя и с его творчеством, увы…
— Тем не менее вы гениальны, графиня. Речь идет не о грешной поэзии.
— Вряд ли я догадаюсь, что скрывается за странным определением «гениальная». Поэтому оставим в покое всю эту весьма сомнительную антику и вернемся к прекрасной прозе нашей с вами жизни.
Будущий барон и ныне здравствующий граф несколько растерянно повертел в руках пакет с письмом. Он ждал, чем графиня завершит его посвящение в бароны. Однако Диана не спешила ни с прощанием, ни с напутствиями.
— Простите, графиня… Я знаю, что мы долго не сможем видеться.
— Считаете, что сможем?… — Диана умела поставить в тупик любого. Ей это удавалось. К тому же делала это мастерски, с блеском.
— Я имел в виду…
— Знаю, что вы имели в виду. Выражайтесь яснее, барон фон… Какое-то время мы с вами действительно не сможем видеться — это совершенно ясно. Что дальше?
— Смогу ли я, уже после того как обрету титул, имения, средства, рассчитывать, что?…
— Вам и так грешно жаловаться, барон фон… он же граф…
Они оба вспомнили ночь, которую провели здесь, в этом замке. Бурную и далеко не безгрешную ночь, после которой добиваться от женщины еще чего-то просто неприлично. И все же будущий зять банкира стоял на своем.
— Смогу ли я тогда рассчитывать, что буду принят в этом замке?…
— Сможете, конечно. Если только посещение Шварценгрюндена не станет вашей главной целью. Ибо главной, — она мельком взглянула в сторону одной и другой двери; оба татарина, которые до сих пор спокойно находились в зале, бесшумно, словно духи, переместились по ту сторону дверей. — …Главной по-прежнему должны оставаться сокровища тамплиеров. Вы хотели возродить орден? Возрождайте его. И пусть те, кто считает себя тайными руководителями ордена, докажут, что они более праведны и являются истинными наследниками славы великого магистра Жака де Моле. Но сразу же подберите людей, которые оказались бы более удачливыми в своем новом набеге на замок Аржиньи, нежели мы с вами.
— Понял, графиня.
— И не вздумайте погрязнуть в банковских счетах и любовных игрищах с двумя баронессами и прочем провинциальном разврате. Как только я обнаружу, что вы отреклись от сокровищ тамплиеров, мать-баронесса тотчас же отречется от бывшего уголовника Клода Дуартье; дочь банкира превратится в фанатичную лесбиянку, каковой она, по существу, уже является, а сам банкир скоропостижно разорится. Что произойдет после всех этих метаморфоз с вами, — мстительно рассмеялась графиня, — представить себе не так уж трудно.
— После всего, что я видел в замке Аржиньи, да, нетрудно.
— И еще… Кажется, вы были бы не прочь как-нибудь навестить замок Шварценгрюнден? Что ж, как только приблизитесь к сокровищам тамплиеров — вы станете самым желанным гостем этого замка. Но если где-нибудь, когда-нибудь, пусть даже на крюке, вбитом в стену замка Аржиньи, вы посмеете, в связи с поисками сокровищ, произнести мое имя… — выдержала графиня убийственно-саркастическую паузу, — то очень скоро убедитесь, что мстить из могилы, а равно, как и мстить мертвым, умеет не только загробная тень великого магистра Жака де Моле.
— Я конечно же предпочту молчание, — возбужденно заверил ее будущий барон, — поскольку убедился…
— Вот и замолчите! — резко прервала его графиня. — Все, барон, все! Кара-Батыр, распорядитесь, чтобы графу де Моле подали коня и открыли перед ним ворота.
9
— Вам все же удалось угомонить их? — недоверчиво покачал головой канцлер. На то умиротворение, которое происходило сейчас в усадьбе местного шляхтича, он смотрел, словно на седьмое чудо света. — Что вы им сказали? Какую такую власть употребили?
— Увы, это была не власть короля. Не говоря уже о власти тайного советника. — О канцлере Коронный Карлик вежливо умолчал. Тут и так все ясно. — Хитрость заключается в том, что осаждать и грабить поместья старались люди полковника Барабаша. Причем умышленно делали это на пути нашего с вами следования, чтобы показать, какой повстанческий разгул творится в здешних краях и как здесь нужна крепкая рука гетмана.
— Езус Мария! Неужели Барабаша? Он что, стремится заставить нас искать в нем «сильную руку»?
— Но мы никак не сможем доказать причастность Барабаша, поскольку действует он через подставных атаманов, — предостерег канцлера от поспешной горячности Коронный Карлик. — И Боже нас упаси затевать об этом разговор с Хмельницким, не говоря уже о самом Барабаше.
