Оссолинский гневно взглянул на графа, намереваясь выставить его за дверь. Однако Хмельницкий опередил канцлера:
— Я уж думал, в этом доме вообще никогда не потчуют гостей, — съязвил он. — Даже столь редких и высоких.
Граф поиграл желваками. С каким удовольствием он изрубил бы этого вероотступника прямо сейчас, здесь, за столом, в своем зале для приемов, обстановкой которого Кончевский гордился не меньше, чем король — своим залом для приема послов. Графу действительно было чем поразить воображение гостя, попавшего сюда не только впервые, но и в сотый раз. И все же Хмельницкого он приказал бы расчленить именно здесь.
— С вашего позволения, господин канцлер, я прикажу слугам внести еду и вино, — с достоинством склонил голову Кончевский. — Надеюсь, то и другое понравится вам.
* * *
Появились слуги. Появилось вино и мясо. Гости оказались столь голодными, что на какое-то время были забыты и король, и его враги в сейме. Канцлер, полковник и граф обменивались лишь глубокомысленными тостами и столь же глубокомысленным пережевыванием свежей, нежной говядины.
Понимая, что гостям опять необходимо остаться вдвоем, граф улучил момент и вежливо сослался на спешные дела. Гости не только не пытались удержать его за столом, но и демонстративно не заметили ухода. В дальнейшем жадное поедание ими всего поданного напоминало молчаливый скромный обед двух путников в случайно подвернувшейся корчме.
— Напрасно считаете, что все, что можно было сказать, уже сказано, — первым заговорил канцлер, на правах хозяина наполняя бокал Хмельницкого. — Вы пока что не услышали того главного, ради чего, собственно, я прибыл сюда. Причем, заметьте, прибыл я, а не кто-либо другой.
— Возможно, если бы вы начали с главного, — поднял свой бокал Хмельницкий, — вино и еду нам подали бы значительно раньше, а тосты были бы не столь мрачными, как тот, который намереваюсь произнести: «За то, чтобы командующие казачьего и коронного войск во все века обменивались тостами, а не сабельными ударами!»
— Когда мне придется использовать свое право командующего, я, несомненно, вспомню ваш тост
[32].
— Господин канцлер, — вновь возник на пороге граф Кончевский. — Тысячу извинений. Неподалеку от села появился отряд какой-то голытьбы. Боюсь, что это приближается стая восставших крестьян, которые уже разграбили и сожгли несколько окрестных поместий.
— Прикажите от моего имени офицерам вывести навстречу ей свои эскадроны. И нIе тревожьте нас, милостивейший граф, даже в том случае, если бой разгорится у подъезда вашего особняка. Вернемся к нашим делам, полковник.
Оссолинский поднялся, подошел к стоящему на столике у окна небольшому, кованному червленым серебром сундучку и достал оттуда серебряную, усеянную диамантами булаву. Рядом с ней положил на стол свиток гетманской хоругви.
— Господин генеральный писарь войска реестрового казачества. По велению и милости Его Величества короля Польши Владислава IV я прошу принять эту булаву, а вместе с ней — титул гетмана Войска Запорожского. Король повелел мне…
— Постойте, остановитесь, ваша светлость, — поднялся Хмельницкий. — Я понимаю, что появление поблизости отряда восставших крестьян требует, чтобы вы решительно приступили к выполнению приказа короля. Но булаву гетмана в Украине обычно вручают вовсе не тому, кому решил вручить ее польский король, а тому, кто решится принять ее.
24
К вечеру князя Гяура перевели на борт небольшого брига, стоявшего на якоре в двух кабельтовых
[33] от берега. Охрана была поручена тому же лейтенанту, который брал его в плен, вместе с его десятью солдатами.
Маленькая каютка полковника находилась в надстройке, возле носовой мачты, поэтому, охраняя, солдаты имели возможность осматривать ее стены со всех сторон. Внешнему спокойствию своего пленника они явно не доверяли.
Еще не стемнело, когда на берегу зажглись костры, а потом оттуда стали долетать звуки стрельбы.
— Что там происходит, лейтенант? — остановился у окошечка Гяур.
Испанский офицер стоял у борта, как раз напротив окошечка тюрьмы Гяура, и полковник счел, что им не помешает немного пообщаться.
— Вас это не касается, князь, — довольно холодно заметил лейтенант, лишь мельком оглянувшись на пленника.
— Мне кажется, что это взбунтовалась команда «Сантандера», требующая суда над командором.
— Даже если это и так, вы не имеете к этому никакого отношения.
— А если так, то два кабельтовых, отделяющих нас от берега, не спасут ни вас, ни меня. Точно так же, как десять ваших солдат и пять-шесть человек команды корабля не в состоянии будут сдержать пиратов из «Сантандера».
— Что вы предлагаете? Поднять паруса и под вашим командованием отправиться в Ла-Корунью?
[34] Нет, сразу в Польшу? А может, поднимем черный флаг?
— Вы слишком многословны, лейтенант. А между тем на берегу разгорается настоящий бой.
Лейтенант вновь взглянул в сторону поселка и форта. Пламя костров соединялось с багровыми мазками заката. Последние лучи солнца с трудом пробивались через багряно-синий занавес облаков, уже никого не согревая и не умиротворяя. А вот ветер повевал со стороны берега, и возьми сейчас шхуна курс на северо-восток, он оказался бы в парусах.
— Действительно, вы правы: черт знает, что там творится, — неожиданно проворчал лейтенант, как бы приглашая полковника к продолжению разговора.
— Я ведь уже объяснил вам, что там происходит. Поскольку причину знаю со слов самого командора. Поэтому будьте начеку. Как только в заливе появятся лодки «сантандерцев», немедленно снимайтесь с якоря. Оставшись без «Сантандера», они мечтают заполучить взамен любое судно, над коим можно было бы поднять тот самый черный флаг, которого вы так стесняетесь. Но боюсь, что при этом лично вы вряд ли понадобитесь им на корабле даже в качестве юнги.
— Вам трудно возразить, — согласился лейтенант после почти минутных раздумий. — Кстати, командор пытался выяснить, как я отнесся бы, если бы вдруг у него под рукой оказался подходящий корабль. Но я отказался рассуждать на эту тему.
— Он выяснял это не только у вас, лейтенант. Где капитан этой шхуны?
— На берегу. Вместе с частью команды. Они привезли продовольствие, ядра и порох для гарнизона форта. Теперь развлекаются. Утром вы станете их единственным грузом.
