— Кто же ими командует?
— Полковник Сирко. Если так пойдет и дальше, его слава скоро затмит славу принца Людовика де Конде, этого «французского Македонского».
— Ну, так уж, — начал было король, но потом вдруг высокомерно взглянул на Оливеберга и столь же высокомерно проговорил: — А почему вас удивляет, что воины польского короля поражают воображение французов?
— Но еще больше — испанцев, — как бы между прочим уточнил Оливеберг, и тут же уточнил: — Что вы, Ваше Величество, я всего лишь постарался передать удивление французских газетчиков.
— Где воюют сейчас казаки?
— Во Фландрии. Их потери при штурме Дюнкерка оказались незначительными.
— Граф де Брежи был прав, советуя послать не отряд польской шляхты, а казаков, — пробормотал король. — Хотя «французская слава» казаков многим здесь придется явно не по душе.
— То есть кардинал Мазарини может быть уверенным, что, если понадобится подкрепление, Ваше Величество не станет возражать против посылки во Францию еще одного отряда?
Король рассмеялся и покачал головой: неистребимое племя хитрецов-дипломатов! Вот оно, то главное, ради чего шведский посланник, он же посланник кардинала Мазарини, терпеливо ждал в приемной своего часа.
— Не смею вас больше задерживать, — сухо выпроводил он Оливеберга. Что, однако, совершенно не смутило посланника: многоликое и непредсказуемое проявление вежливости королей ему была известно.
Вернувшись к своему месту у окна, Владислав IV вернулся к угрюмым размышлениям, не сулившим ни покоя, ни благочестия по отношению к покойному отцу, королю Сигизмунду III. Когда отец заявил московским послам, что сам желает взойти на московский трон, в столице Московии это было воспринято, как безумный танец юродивого на пепелище собственного дома. Не те времена переживала Польша, чтобы ее король мог позволять себе арестовывать послов могучего соседа. И уж совсем не те, чтобы отказывать собственному сыну Владиславу в никогда не принадлежавшем польской державе царском троне, да еще и нагло подставлять под царскую корону свою собственную, далеко не самую мудрую в Европе, голову. Забыв, что для таких «охочих голов» короны эти становятся терновыми венками.
Ясное дело, Сигизмунду III московиты с презрением отказали, а на трон избрали боярина Михаила Романова
[40]. Но польского короля, уже успевшего загореться идеей соединения двух корон на одной голове, это, естественно, обидело, и он не нашел ничего лучшего, как двинуть на Москву армию во главе с королевичем Владиславом и гетманом Хоткевичем. Вот и получилось, что корону, которую Владиславу совсем недавно предлагали, чуть ли не стоя на коленях, теперь приходилось добывать великой кровью.
Тем не менее принц Владислав готов был добывать ее. Он с боями прошел многие города и села Московии, достиг окрестностей Москвы и готовился к штурму. Но, послав сына с армией в глубины огромной страны, король-иезуит настолько увлекся молитвами о победе, что совершенно забыл поинтересоваться: а способна ли польская казна содержать такую армию? Владислав IV до сих пор содрогается, вспоминая о том позоре, который пришлось пережить под Москвой, когда его армия поступила так, как могла поступить только польская армия: не получив вовремя жалования, она ушла, бросив королевича на произвол судьбы буквально у московской крепостной стены. Причем бросила всего лишь с небольшим отрядом, без денег и продовольствия.
Когда у польского лагеря появились запорожские казаки во главе с гетманом Сагайдачным, принцу это показалось немыслимым чудом. В порыве радости и благодарности он готов был пасть ниц перед теми, кого еще недавно презирал.
Спасти-то его Сагайдачный спас. И все же с приходом казаков судьба в третий раз отвернулась от королевича.
Разгромив полки князя Волконского, а затем и ополчение, собранное московскими боярами, Сагайдачный взломал Острожные ворота крепости и начал штурм столицы, но… неожиданно прекратил его и отвел войска в свой подмосковный лагерь… Не удосужившись при этом даже толком объяснить ему, польскому королевичу, суть своего столь странного поступка.
Сейчас, анализируя все то, что происходило с ним в молодости и особенно во время московского похода, Владислав ясно осознавал: да, ему действительно было предначертано стать величайшим правителем Европы. Именно тем правителем, который мог бы удерживать под лезвием своего меча огромные пространства — от Одера до Волги, от Балтики до Черного моря, от Новгородской земли до Дуная. Но он не сумел использовать представившуюся тогда возможность. Не сумел. И судьба, сам Господь отвернулись от него. Навсегда. Навеки.
— Секретарь!
— Слушаю, Ваше Величество.
— А что, господин Оливеберг, этот хитрый грек все еще в приемной?
— Нет, — отшатнулся секретарь. — Но ведь вы сами изволили отпустить его.
— Странно. Он мог бы еще и попытаться выведать мои планы относительно польского похода на турок, этот хитрый гре-ек.
43
На исходе дня из мыса, прикрывающего залив с запада, начали доноситься выстрелы корабельных орудий. На «Альмансоре» это вызвало тревогу. Капитану стало ясно, что там идет бой, но кто с кем сражается, этого он понять не мог.
— Какое решение принял капитан д’Эстиньо? — встревоженно спросил Гяур, когда у его каюты-карцера как бы случайно оказался Корхель.
— Он считает, что это начал свой пиратский рейд командор Морано. А если так, то следующей жертвой его нападения станет «Альмансор».
— В этом он может не сомневаться. И встречу с пиратом ему лучше перенести в открытое море, где есть возможность маневрировать. В заливе дон Морано расстреляет нас как обреченную мишень.
— Капитан уже понял это. — Корхель наконец-то освободился от обязанностей кока, так как на его место нашелся какой-то парнишка из местных, который только вчера нанялся на корабль, и теперь он чувствовал себя более свободным. Солдат-часовой, томившийся рядом с каютой на бухте каната, беседе их не препятствовал. На корабле все давно поняли, что пленный полковник на самом деле вроде как бы и не пленник вовсе, поскольку статус у него какой-то особый.
— Когда дело дойдет до боя, постарайся освободить меня.
— Хорошо, напомню капитану, — неуверенно согласился Корхель, давая понять, что без согласия д’Эстиньо выпустить его никак не сможет.
Едва «Альмансор» вышел за пределы залива, как наткнулся на шлюпку с четырьмя гребцами. Это были три матроса и шкипер с небольшого нидерландского торгового корабля. Поняв, что его кораблю не уйти от пирата, капитан сменил курс и, приняв бой, попытался дотянуть до берега, чтобы спасти команду.
Уже увидев рядом со своим бортом борт корабля пиратов, моряки незаметно спустили на воду две шлюпки, которые сразу же отнесло течением в сторону берега. Лишь только стало ясно, что отбить абордажный штурм они не сумеют, несколько моряков бросились в воду и принялись вплавь добираться до шлюпок. Этим четверым повезло: пираты не стали преследовать их, побаиваясь посадить корабль на мель. Куда девалась вторая шлюпка и добрался ли до нее хотя бы один человек — этого спасенные не знали.
