— Чамбулы Тугай-бея, — напомнил хан о той договоренности, которой они завершили свою прошлую встречу. «Чего еще добивается этот неверный?!» — не понимал он.
— Появление чамбулов Тугай-бея может быть истолковано как помощь только перекопского мурзы. Важно, чтобы в решающий момент на поле боя появился отряд Вашего Величества.
— Он обязательно появится, — неожиданно подтвердил хан. — В нужный момент.
— Благодарю.
— Но тогда вам придется разделить славу с крымским ханом, — оскалил зубы в жестокой улыбке Ислам-Гирей. — Говорят, вы настолько славолюбивы, что вам трудно будет согласиться с этим.
— И славолюбив, и самолюбив, — кротко признал полковник. — Немного знаю историю, однако не приходилось встречать в ней имени правителя или полководца, который бы по своей воле согласился делить с кем бы то ни было славу победителя. Слава делится не от ее избытка, а от безысходности, из-за сложившихся обстоятельств.
Хан впервые рассмеялся. Настолько добродушно, что на какое-то время за европейским столом «Византии» — с греческим вином — забыли, что один среди них — грозный правитель Крыма, чьего слова или хлопка в ладоши достаточно, чтобы через несколько минут все они, включая хозяина таверны и его слуг, оказались на плахе. Или на кольях. Это уже зависело от сумасбродства хана.
«В любом случае главное достигнуто, — самолюбиво подытожил Хмельницкий. — Его согласие позволит мне прислать посольство для подписания такого соглашения, от которого бы польскому королю начал мерещиться дьявол».
— Как только вернусь на Сечь, сразу же стану готовить парламентеров. Пункты, которые будут предусмотрены в соглашении, окажутся вполне приемлемыми для нас обоих.
— Мы сделаем их приемлемыми, — грозно пообещал хан, торжествующе улыбаясь, и, подняв кубок с вином, неожиданно провозгласил: — За мудрого и славного атамана Сечи, гетмана Украины, господина Хмельницкого!
Все присутствующие за столом поднялись. Хмельницкий и Карадаг-бей обменялись затяжными взглядами заговорщиков.
«Советник ждал этого момента, — понял полковник, глядя в самодовольное лицо Карадаг-бея. — Ради него он организовал эту встречу, к нему осторожно подводил Ислам-Гирея».
— Границы Чехии недалеко от границ Украины, — сказал хан, считая, что со вступлением к соглашению покончено, а посему пора вспомнить о князе Тиборе.
— Их земли, особенно земли словаков, — мгновенно ожил трансильванец, — подступают к землям карпатских русинов, которые, в свою очередь, граничат с Русским воеводством Речи Посполитой, землей наших древнегалицких князей.
«Ваших древнегалицких князей?! — сдавленно изумился Хмельницкий. — Это что-то новое! Ну да сейчас не до полемики».
— Осталось подумать о человеке, который бы не побоялся вновь войти в чешское пламя и постепенно раздувать его, отвлекая внимание и силы австрийского императора. Причем делать это до тех пор, пока не окрепнут новые империи наши здесь, в степях, на берегах двух морей.
* * *
Взоры всех троих обратились к князю Тибору. Трансильванец не ожидал столь резкого перехода к придунайским проблемам, но ясно было, что в принципе готовился к нему.
— Кажется, есть человек, способный поискать такого «огнедышца», — пришел ему на помощь Карадаг-бей, только сейчас, подобно ловкому игроку, извлекая из рукава ту самую козырную карту, которая должна спасти всю игру. — Не так ли, князь Тибор?
— Вы имеете в виду княгиню Стефанию Бартлинскую? — уточнил трансильванец.
— Именно ее.
— В таком случае… Словом, это правда, яснейший, — обратился трансильванец к хану. — Такая женщина существует.
— Женщина?!
— В Европе они во многих случаях имеют куда большее влияние при дворах и на политику государств, чем на Востоке.
— Женщина, — вновь огорченно поморщился хан. — А не могла бы она украсить мой гарем? — подался через стол к князю.
— Гарем? Эта женщина — нет, не могла бы.
— Но речь идет о гареме хана!
— Она княжна.
— У меня несколько княгинь. Разных. И просто аристократок. Со всего мира. Это мои любимые наложницы.
— Но княгиня Бартлинская не может украшать чей-либо гарем. Для этого она слишком…
— Стара?
— Ей еще нет и тридцати.
— М-да, — недовольно проворчал хан. В таком возрасте он предпочитал уже изгонять из гарема. — И слишком некрасива?
— Удивительно красива.
Хан опустошил половину своего кубка и с мечтательным вздохом повертел головой.
— Просто она слишком… княгиня.
— Так она — чешка? — пришел на выручку князю Богдан Хмельницкий, пытаясь увести разговор подальше от евнухов хана.
— С польской и саксонской кровью. В том числе и с кровью рода Габсбургов.
— Что всегда настораживает…
— Но все же больше — чешка, давно стремящаяся к чешскому трону.
— Что более понятно и приемлемо. Она каким-то образом связана с Польшей?
— И даже с графским родом Потоцких.
Хмельницкий огорченно вздохнул, но тут же заметил:
— Во всяком случае, это позволит ей без особых приключений проехать по Украине, погостив во владениях графа и прочих польских магнатов.
— Но у вас, насколько мне известно, нет гарема, — ревниво заметил хан, все еще не в состоянии отторгнуть разыгравшуюся фантазию от заманчивых станов своих красавиц.
— Пока что нет, — усмехнулся полковник. — Но вскоре, подражая некоторым правителям Востока, создам его. Причем исключительно из княгинь.
— Вот тогда я стану частым гостем вашего двора, Хмельницкий, — оценил его юмор хан.
— Где она сейчас? — вновь вклинился в их разговор Карадаг-бей.
Иногда Хмельницкому казалось, что он — единственный, кто по-настоящему знает, ради чего было созвано это высокое собрание, о чем здесь следует говорить, а главное, чем оно обязано завершиться.
— Какое-то время она находилась в Греции, в изгнании. Под покровительством турецкого султана.
— Странно, — вновь взялся за свой кубок хан. Мусульманские заповеди его совершенно не волновали. — Мы не знали об этом.
Но по тому, с каким возмущением он взглянул на Карадаг-бея, стало ясно: хан подозревает, что не знал только он. В отличие от своего советника.
— Завтра, — подтвердил его опасения Карадаг-бей, — если только Аллах позволит, княгиня со своей небольшой свитой высадится в порту Кафы, чтобы затем, через Перекоп, уйти в польские земли.
— Через Бахчисарай, — поправил его хан.
— Если будет так угодно, мудрейший.
— Через Бахчисарай, — еще резче настоял хан, обращаясь почему-то к Хмельницкому.
