— Дерзостью было бы, если бы я захватила корабль, который мы оставили, и приказала капитану подниматься вверх по Дунаю до берегов благословенной Чехии. Но ведь я этого не сделала. Постой, — осенило ее. — Чеслав, — подозвала она капитана своих стрелков — закованную в сталь громадину с загоревшим, цвета турецкой черепицы, лицом. — Сколько там, на корабле, было моряков?
— Человек сорок, — прохрипел Чеслав таким дремучим и невнятным басом, что после каждого слова его богобоязненный христианин обязан был испуганно креститься.
— И сколько азабов? — обратилась к Осману.
— Тоже около сорока.
— Какого же черта мы не захватили его?! — возмутилась Стефания. — Вас семеро вооруженных воинов. По крайней мере, семерых вы могли бы выбросить за борт, остальных я заставила бы служить нам.
— И выбросили бы, — позевывая, хрипел Чеслав. «Выхрипывая» свои слова, он всегда зевал, а зевая, хрипел, словно раненный в шею тур.
— Тогда как остальных я заставила бы перейти на нашу сторону.
— И заставила бы.
— Так почему же мы не овладели этим кораблем?
— И овладели бы, — полусонно кивал Чеслав, не обращая внимания на то, что, высунувшись из кибитки, Стефания огорченно оглядывалась назад, туда, где с высоты взгорья, на которое они поднялись, вновь открывались мачты медленно уходящего на юго-восток судна.
Только Осман испуганно съежился, представив себе, что будет, если эта сумасбродная моравка и впрямь решит брать корабль на абордаж. Ему неплохо заплатили, и за эту плату он взялся доставить княгиню к стенам Бахчисарая, чтобы оттуда добраться до Кафы и вернуться на корабль. Капитан тоже получил свою долю. Нет, иного оборота этой истории он не желал.
— Мы бы поднялись по Дунаю и, для начала, обстреляли Вену. От дворца Габсбургов остались бы только руины.
— И остались бы, — томилась под толстой кожаной курткой страдавшая по привычным пяти кружкам густого чешского пива, сонная душа Чеслава, которая по-настоящему оживала только в трех случаях: когда рука этого верзилы бралась за тетиву лука, кружку пива или девичью грудь.
Во всех остальных случаях она пребывала в том неземном бытии девятого дня усопших, которое позволяло ей наблюдать за всем происходящим в мире как бы со стороны. Жить, не живя и страдать, не страдая.
— Вы, Осман, остаетесь в моем войске. Когда я стану правительницей Моравии, вы возглавите у меня корпус дунайских азабов, которые будут наводить ужас на австрийцев, сербов и валахов. Я позволю вам набрать этот корпус из янычар. Решитесь возражать?
— Не решусь.
— Иначе я приказала бы своим лучникам поупражняться на вас в меткости, — спокойно поведала ему Стефания.
Ее черные, излучающие холодный, спокойный свет глаза оставались при этом по-детски наивными и сочувственными. Вглядываясь в них, лейтенант азабов ни на минуту не усомнился в том, что она действительно приказала бы моравским лучникам использовать его располневшую тушу в качестве мишени.
— Скажите, княгиня, в Бахчисарае действительно готовы принять вас? — осторожно поинтересовался Осман. Это был опытный воин, который еще недавно, во времена султана Мурада IV, участвовал в персидском походе. Он командовал полком при взятии Багдада, после падения которого, турки смогли включить в свои владения всю Месопотамию.
Во время этого штурма
[51] Осман якобы настолько отличился, что султан произвел его в генералы и назначил командовать большим отрядом янычар, составлявших теперь уже турецкий гарнизон Багдада. Как утверждал сам Осман, его даже собирались назначить командующим всеми войсками в Месопотамии.
Но случилось так, что благоволивший к нему Мурад IV скончался, и в Стамбуле началась политическая резня сторонников сразу нескольких претендентов на трон. В этой суете Осман-пашу арестовали и чуть было не казнили как сторонника Мурада IV. Спасло его лишь заступничество влиятельного командира султанской гвардии. Разжалованный Осман-паша, который с тех пор называл себя просто Османом, был послан на границу с Курдистаном рядовым. И только через год его вновь произвели в офицеры и направили в корпус азабов.
Всю эту историю Стефания услышала от капитана корабля, друга Османа, который когда-то служил офицером в измаильском гарнизоне. Стефания так и не позволила капитану овладеть собой, зато вечер, проведенный в его каюте, помог ей узнать многое из того, чего без этого визита она никогда не узнала бы.
— Такой человек мне нужен, — сразу же решила Стефания, осмыслив судьбу Османа. — Видно, мне суждено вечно оставаться княгиней-изгнанницей и собирать вокруг себя таких же изгнанников. Со всего мира.
— Что же вы скрываете от меня свои похождения? — в ту же ночь вошла она в каюту командира азабов.
— От вас?! — опешил тот.
— От меня, генерал Осман-паша, от меня. Почему вы скрыли, что являлись турецким генералом, штурмовали Багдад; а еще до этого штурма — служили в одном из гарнизонов в Трансильвании?
— В Трансильвании — да, служил. И Багдад штурмовал. Однако не терплю воспоминаний, княгиня.
— Я их тоже не терплю. И пришла к вам вовсе не для того, чтобы предаваться им.
— Любая женщина, входящая в мое жилище, может предаваться только моим ласкам. Все остальное ее не касается. Так что раздевайтесь без лишних слов, княгиня. Если только не пожелаете, чтобы вашими одеждами занялся я, простой лейтенант.
— Генерал, Осман-паша, генерал. Своей властью королевы Моравии я восстанавливаю вас в чине генерала. И отныне приказываю вновь именовать вас Осман-пашой.
— Это может очень не понравиться нынешнему султану Турции, а также некоторым его министрам.
— Придет время, и я вздерну этого султана. Если только кто-то не вздернет его раньше меня. Так вы готовы к тому, чтобы стать подчиненным мне генералом армии Моравского королевства?
— Несуществующей армии несуществующего королевства? Я всегда опасался, что кончу свою военную карьеру именно так.
— Вы неверно поняли меня, Осман-паша. Подобным образом вы могли рассуждать до того, как встретились со мной. Я же подбираю всех изгнанных и отверженных, и восстанавливаю справедливость тем, что каждый из них вновь обретает свой прежний чин, дворянское достоинство, положение в обществе, а порой и свое родовое имя, от которого вынужден был в свое время отречься. Перед вами, генерал, — королева отверженных. Именно так меня и называют. А вы смеете предлагать мне свою истрепанную, измызганную холостяцкую постель. Отныне вы — мой генерал, Осман-паша.
