— Но у тебя будет другое задание, — остановил его Гяур. — Ты берешь пленного коменданта и с двумя десятками своих воинов доставляешь его на корабль. Причем отвечаешь за него головой.
— Головой я отвечаю только за тебя, князь. Перед Тайным советом Острова Русов, перед всем нашим племенем. Однако я подчиняюсь.
Он метнулся к генералу и, схватив его за предплечье, буквально стащил вниз.
— Потише, он все же генерал, — попытался урезонить его князь, однако Хозару было не до этикета.
Выбравшись вместе с Кастильеро через выходящее в сторону моря окно, он схватил двух коней, заставил генерала сесть на одного из них и, не взяв с собой солдат, ускакал вместе с пленником в сторону порта.
19
Одного взгляда Федора было достаточно, чтобы вдова, которую звали Дариной, метнулась к кибитке и, едва полковник и хуторянин успели присесть за столом, как там появились кувшин со сливовицей, сало, куски вяленой конины, хлеб и прочая снедь.
— Почему не одна из тех, что помоложе. — перехватил полковник плотоядный взгляд Федора, которым тот провожал широкобедрую молодку, поспешившую оставить их одних.
— Те, что моложе, пока что существуют для утех, а эта — для самой жизни нашей чумацкой, — проговорил Велес, наливая сливовой самогонки в небольшие глиняные чашечки, выставленные, как выразилась Дарина, под «трезвый казачий разговор». — Особенно такой трудной жизни, какая ожидает ее здесь.
— Казачка?
— От деда-прадеда. Дочь и жена сотника. Из зажиточных. Да что там… В ноги ей надо бы поклониться, что подалась за мной в эту невидаль, посреди самого Дикого поля, хотя в селе женихов у нее хватало. А тут, на такую вот скитскую жизнь решиться, — осмотрелся вокруг себя.
— Еще накланяешься, будет время. Но, в общем-то, разумно, разумно, — признал Хмельницкий. — Вот как раз об этой самой скитской жизни мы сейчас и поговорим.
— Поговорим, отчего же не поговорить?
— Ты почему вернулся сюда, на хутор, казак?
— Отец завещал хранить этот скит-капище. Точно так же, как когда-то завещано было оставаться хранителем ему самому. Места здесь святые, потому как молитвами многих поколений русичей освящены. Я ведь в свое время окончил церковно-приходскую школу, а затем семинарию, мог остаться в Черкассах или податься в Киев, однако потянуло сюда…
Как водится, сначала они выпили за казачество, за Великий Луг
[12] и неистребимую спасительницу народную Запорожскую Сечь, и потом уже генеральный писарь украинского реестрового казачества откровенно поведал казаку-хуторянину, что намерен поднять все сечевое, запорожское низовое, городовое, реестровое и нереестровое, а также надворное казачество
[13]; крестьян и ремесленников, словом, всех, кто готов восстать за вольницу казацкую, за православную веру, за правду и справедливость, за право, изгнав чужестранцев, стать хозяевами на своей земле.
Никакой особой реакции признание это у казака-хуторянина не вызвало. Федор встретил его молча. Однако, уважая его глубокомысленное молчание, генеральный писарь с ответом не торопил. Хмельницкий прекрасно понимал, в чем заключался смысл молчания этого рослого, сильного человека.
Велес прекрасно знал, что само казачество было сотворено на волне бунта и существовало от бунта к бунту, от одного упорного кровавого восстания — к другому, еще более упорному и кровавому. Кобылица, Косинский, Муха, Подкова, Наливайко, Сулима, Гуня, Остряница, Павлюк…
[14] Сколько их уже было и еще будет — решительных, уверенных в себе, презревших страх и презиравших врагов своих…
Однако чем завершались все их восстания? Гибелью цвета народного, кровавой резней, пожарищами и… виселицами, виселицами, виселицами… Ну, еще плахами да колами на городских площадях. Но разве неудачи предшественников когда-либо служили предостережением для новых вождей и местных вожаков? Разве кто-либо, кроме самого господа, способен установить, когда завершится череда неудач и наконец-то появится тот, кого со временем народ украинский назовет своим Моисеем, способным вывести его из рабства? Да только Господь, похоже, в игрища эти кровавые уже давно не вмешивается. Устал, что ли?
— Даже на моей памяти, в ските нашем не раз появлялись такие же люди, как вы. Они приходили сюда с теми же помыслами и с тем же гонором. Но никогда еще ни отец, ни я не верили, что эти люди способны поднять все казачество, весь народ и разгромить поляков.
— Почему же не верили? — подался к нему через стол Хмельницкий. — Что порождало ваши сомнения?
— Неужели так важно знать почему?
— Ты сказал, что они приходили с теми же помыслами и с тем же гонором, что и я. Хотелось бы знать, какими и с чем оставляли хутор. Если их замыслы порождали недоверие у вас, значит, могли порождать у многих других. Ты ведь человек, грамоте обученный, должен соображать, на какое великое дело мы с тобой идем.
Федор понимающе улыбнулся. Это правда: казаки, а тем более — крестьяне и ремесленники, не каждому доверятся, не за каждым пойдут, против могущества польского восставая… Ну, а на то, что полковник легкомысленно пристегнул его к своей повстанческой упряжке, Велес пока что попытался внимания не обращать.
— Даже трудно объяснить, почему мы так воспринимали этих людей.
— И все же. Что в словах, в действиях, в самом облике этих людей выглядело не так? Не уходи от ответа. Думай, попытайся вычеканить свои впечатления простыми, смертными словами.
— Да вели они себя как-то… — поморщился Скидан. Судя по всему, он действительно не готов был к подобному разговору.
— Что? Что… не так? — еще жестче поинтересовался Хмельницкий, и даже слегка приложился к столу кулаком, словно речь уже напрямую шла о сомнениях, которые порождает лично он.
