Из форта удалось вырваться всего лишь трем или четверым полякам, и теперь они, вместе с остальными, заметались на сыпучих каменистых склонах и узких перешейках между оврагами, пытаясь наладить атаку на неожиданно возникшее укрепление. Да вот беда: в это время им ударили в спину казаки, которые находились в засаде. Мало того, несколько ошалевших от боевого азарта повстанцев, среди которых выделялся теперь Савур, суетились между драгунами, оглоблями выбивая их из седел и подсекая коней боевыми косами и вилами.
Тех поляков, кому все же удавалось пробиться назад, на равнину, тотчас же, прямо у оврага, встречали конные разъезды. Но и они тоже не спешили сходиться в сабельном бою, а расстреливали противника из пистолей и луков или же поражали короткими самодельными пиками.
Двух драгун сечевики настигли уже в версте от зимника и тоже безжалостно изрубили. Но остальные двое все-таки умудрились прорваться сквозь заслон, а затем уйти от погони. К тому времени, когда полковник, вместе с Тимошем и Велесом, решил осмотреть поле боя, они, очевидно, сумели преодолеть как минимум половину расстояния до Кодака, постепенно превращаясь в «черных гонцов», несущих весть о гибели целого войскового подразделения.
Правда, теперь возникала опасность, что уже завтра «гонцы» приведут к скиту целую сотню драгун, и на сей раз поляки станут вести себя намного осторожнее. Однако никакие предчувствия испортить атмосферу праздника первой победы, царившую среди повстанцев, уже не могли. Другое дело, что спутники атамана молчали, да и сам он тоже оставался немногословным. Но и так всем было ясно: победа оказалась быстрой и впечатляющей, поэтому должна была говорить сама за себя.
Уже затемно, похоронив убитых, в том числе двух казаков и одного крестьянина, из тех, кого привел с собой Клинчак, повстанцы собрали оружие и доспехи, согнали в табун около трех десятков осиротевших коней и вернулись в скит.
— Это был наш первый бой, — молвил полковник, стоя посреди казачьего кошевого круга. — Пусть же кровь и порох его освятят нашу борьбу и все наше дело. Слава казачеству!
— Слава! — негромко, но слаженно откликнулись казаки. — Атаману слава!
— Может, кто-то из вас еще желает вернуться к дому, к семье, к теплу и сытости? Никто не станет удерживать вас, уходите открыто.
— Не обижай, атаман.
— Перекрестись, полковник.
— Побойся Бога, веди нас на Сечь, — сдержанно возмутились распаленные боем казаки. — Прямо сейчас веди, к утру будем у Буцкого острова, у Сечи.
— Сейчас — нет. Мы должны предстать перед сечевым братством закаленными воинами, а не кучей загнанных беглецов. Поэтому — вооружиться трофейным оружием, подогнать захваченное снаряжение. У кого слабые кони — сменить на коней польских драгун. Выступаем на рассвете. До утра наш сон будет охранять само Дикое поле.
Но, прежде чем предаться сну, полковник вновь встретился с Велесом. Они сидели за тем же столом, за которым беседовали до нападения поляков, и пили ту же сливовицу. Однако оба чувствовали, что бой многое изменил и в их сознании, и в отношениях между ними. Хмельницкий явственно осознавал, что некий Рубикон, который отделял более или менее благополучное бытие генерального писаря реестрового казачества, то есть войска Его Королевского Величества, от голгофного пути атамана повстанцев, он уже перешел. И впредь походная жизнь его должна выстраиваться по всем канонам изгнанника и бунтаря.
— Теперь я понимаю, что только таким и должно было предстать начало вашего восхождения, господин полковник, — начал сотник с той обыденностью, с какой обычно возрождают некстати прерванный разговор, пусть даже он был прерван боем.
— Это пока еще не начало, а так, разминка перед первым сражением.
— Но казаки начали верить в вашу повстанческую звезду уже сегодня.
— И ты тоже начал верить, сотник-хранитель, творец языческого христианства?
— Утешаю себя тем, что мои пророчества начинают сбываться.
— Я же хочу утешиться тем, что ты принял все мои условия, а посему отныне становишься сотником повстанческого казачества и комендантом Перунова форта, рядом с которым обязательно появится хорошо укрепленный каменной крепостной стеной монастырь.
— «Перунов форт»? Прекрасное название. Монастырь тоже назовем «Перунов». Все ваши условия и обещания, конечно же, принимаются. Здесь у вашего повстанческого войска появится надежная база, но… Вы, полковник, уверены, что Запорожская Сечь захочет принять и признать вас?
— Почему ты задался этим вопросом? — насторожился Хмельницкий. — Кто-то из моих казаков уже ударился в сомнения?
— Сомнения придут позже, полковник. Просто я помню, что на Сечи есть свой кошевой и свои куренные атаманы. С ней связаны многие известные атаманы, например, Сирко, Богун, Кривонос, Барабаш, Морозенко…
Догадывался ли Велес, что каждое из названных имен больно ударяло по самолюбию подавшегося в бунтари генерального писаря реестровиков? Вряд ли, иначе не морщинил бы лоб, пытаясь припомнить еще несколько имен. Впрочем, Хмельницкий и сам мог бы подсказать их — полковники Пушкарь, Кричевский, Сомко, Золотаренко…
— Нет, не перевелись пока еще на Диком поле рыцари казачьи, не перевелись, — проворчал только для того, чтобы достойно выйти из потока воспоминаний об этих казачьих предводителях.
— К тому же вы пока еще являетесь генеральным писарем реестрового казачества. Именно того казачества, которое находится на содержании у польской королевской казны. Не случайно поэтому запорожские казаки, особенно сечевики, всегда относились к реестровикам с недоверием; помнили, что казацко-крестьянские восстания в Украине поляки всегда предпочитали подавлять саблями и пиками украинцев реестра.
— Сам предвижу, что сближение наше легким не будет, — вздохнул полковник.
[15] Однако другого хода не существует. Настоящее большое восстание в Украине должно начинаться с Сечи, с благословения сечевого братства, иначе противостояния не миновать. Почему заговорил об этом, сотник?
Велес задумчиво пожевал полоску конины и мечтательно посмотрел в окно-бойницу, за которой виднелся изгиб крепостного вала.
— Если же договориться с сечевыми старшинами так и не удастся, сразу же возвращайтесь сюда. Мы не будем называть наш форт «сечью», чтобы не вносить раскол в казачество. Сечь всегда должна оставаться одной — Запорожской, предками нашими завещанной. Но что нам помешает заложить здесь основной повстанческий лагерь, прикрыв его, на случай нападения, тремя-четырьмя большими сторожевыми лагерями, но тоже укрепленными. Чтобы повстанцам было куда идти, где вооружаться и проходить хоть какую-то воинскую подготовку.
