— Военачальник Перекопа селит у него в основном тех гостей, которых готовит к утру убрать, — мрачно объяснил ему небесную благодать их спасения татарин. — Мне до сих пор не верится, что мы вырвались оттуда. Если бы не Карадаг-бей, сегодня на рассвете мы с Перекоп-Шайтаном уже восседали бы на кольях. Как ваши лазутчики. Вас, полковник, они тоже не пощадили бы.
— Хотелось бы знать, чем мы так прогневали Сулейман-бея.
— Да, в общем-то, ничем. Просто сераскир Тугай-бея рвался этой весной в поход на Южную Подолию, тщательно готовился к нему. А что теперь? Зачем ему терять своих аскеров в боях с поляками, не смея грабить украинцев, если он может безнаказанно грабить украинцев, не обращая внимания на поляков, которые, как правило, не очень-то спешат приходить на помощь воеводам своих южных земель.
— Мудро мыслишь, Вечный Пленник.
— Мудро мыслит Карадаг-бей, — честно признался Корфат. — Мои нечестивые уста всего лишь блекло отражают его мудрость.
Пыльные, заваленные всяческой нечистью улочки Перекопа становились все уже, а хижины на них — все более убогими и призрачными. Стайки замурзанных татарчат бросались прямо под ноги лошадей, пытаясь хоть что-нибудь выпросить у их всадников.
Старики-татары — из тех, что сумели выжить в десятках набегов на Украину — внимательно посматривали на чужестранцев из-за низеньких каменных оград, привычно оценивая, сколько можно было бы получить на рынке за их коней, сабли, луки, за них самих.
Однако Хмельницкий оставался совершенно равнодушным к тому, что происходило вокруг. Его застывшее, словно изваянное из светлого воска лицо, поражавшее своей непроницаемостью, становилось все более горделивым и надменным.
Мысленно полковник уже готовился к тому, чтобы вести переговоры с ханом на равных. Теперь Хмельницкий мог дать правителю Татарстана понять, что в то самое утро, когда он будет провозглашен гетманом Украины, а в его армию начнут вливаться полки со всех украинских земель, наполовину обезлюдевшее, истощенное собственными набегами Крымское ханство уже будет восприниматься казаками как вассальное Украине княжество.
Что бы ни случилось, он все-таки проведет эти переговоры в Бахчисарае. Он выиграет десятки сражений. Он пройдет этим путем битв и восстаний, поскольку это и есть путь каждого великого воина своей порабощенной страны.
Страх и подозрительность, которые вызывает его появление здесь, в Крыму, лишь укрепили Хмельницкого в мысли, что он уже не свернет с этого пути, пока не приведет свою армию, свой народ к государственности, к возрождению той Киевской Руси, на обломках которой Украина с огромным трудом выживает сейчас.
— Приближаются Карадаг-бей и с ним пятеро всадников! — предупредил Хмельницкого Савур, составлявший вместе с Перекоп-Шайтаном их авангард. Они оставили позади предместье Ор-Капи и теперь галопировали по большаку, уползавшему в степь между увядшими за зиму виноградниками да вскрывшимися ото льда озерцами и лиманами.
— Продолжайте свой путь! — решительно приказал полковник. — Только держитесь чуть поближе ко мне.
Будущий правитель Великой Тавриды со своими аскерами появился из-за изгиба соседней улочки, но, поскольку Хмельницкий горделиво проехал мимо, даже не придержав коня, вынужден был скакать вслед за ним.
«А ведь так оно в действительности и будет», — вернулся к своим мыслям Богдан Хмельницкий. Как только Украина добьется независимости, пусть даже формально оставаясь при этом под крылом польского орла, в глазах правителей других, более мелких государств, которые все еще пребывают в унизительной зависимости от Оттоманской империи, она будет выглядеть мощной державой. Вырвавшись из рабства, Украина станет стремиться к созданию собственной империи, но при этом будет постоянно налаживать союз с более мелкими, ищущими защиты, соседями.
А еще Хмельницкий вдруг подумал, что вся его борьба против Польши — то кровавое, страшное восстание, которое он замыслил, может приобрести совершенно иной глубинный смысл, если сколотить могучую конфедерацию, состоящую из небольших, не угрожающих Украине государств. Тогда, может быть, у его войска появится уверенность, что и это восстание не захлебнется, как многие предыдущие.
Ведь уже сейчас ясно, что христианский правитель Молдавии Василий Лупул и рвущийся к польской короне князь Семиградья Стефан Ракоци неминуемо потянутся к Украине, сумевшей добыть себе независимость собственной саблей
[43].
Коня Хмельницкий остановил только тогда, когда увидел перед собой лицо разгневанного Карадаг-бея.
— Не стремитесь предстать передо мной еще более неблагодарным, чем вы известны всем, кто вас знает, полковник, — гарцующего коня крымчак сдерживал с тем же усилием, что и свою мстительную злость.
— Есть что-то, за что я должен быть благодарен вам? Когда ваши послы, Карадаг-бей, прибудут ко мне на Сечь, я не стану содержать их как пленников. Тем более когда посольство возглавите вы.
Обида была высказана с такой непосредственностью, что Карадаг-бей, привыкший к быстрым сменам настроений, приподнялся в стременах и, запрокинув голову, прокурлыкал нечто похожее на хохот. Затем, взглядом остановив своих воинов, а заодно и воинов Хмельницкого, проехал рядом с полковником чуть вперед, чтобы не засорять словами посторонние уши.
— А то, что я буквально вырвал вас из рук палача, это вам хотя бы понятно, полковник? Или, может быть, этот шакал Перекоп-Шайтан преподнес все происходящее как.
— Все, что он обязан был сказать, он сказал. Но почему меня должны были вырывать из рук палача? Разве я не посол, идущий к хану? На послов не нападают даже во время войны. А разве у нас с Крымом война?
— Но и не я правлю на Перекопе, — вновь предался гневу Карадаг-бей. Больше всего его раздражала сейчас именно та неоспоримая правда, что была заложена в суждениях Хмельницкого, ее убийственная логика.
— А почему, собственно, не вы, досточтимый Карадаг-бей? — следуя той же логике и с той же невозмутимостью ошарашил сераскира полковник. — Почему здесь все еще правит человек, не способный уважать элементарные, веками сложившиеся традиции? Не пора ли возродить справедливость и по отношению к вам, и по отношению к Перекопской орде?
— Вашими устами, великий гетман Великой Украины, глаголет сама мудрость, — по-украински заверил его Карадаг-бей.
Рассмеявшись, он с удивлением заметил, что вместе с ним смеется и Хмельницкий. Причем делает это совершенно искренне, как бы сводя на шутку весь свой предыдущий гнев.
— Считаю, — заявил полковник, — что в ханстве появились люди, более достойные того, чтобы представлять «ворота Крыма» как европейское государство, нежели Тугай-бей.
