— Ваш вопрос означает, что вы все же согласны выполнить волю короля, — не констатировала, а скорее предупредила его Клавдия.
— Если на то воля не только самого короля, — пожал тот плечами, — но и прекрасной королевы.
Графиня д’Оранж капризно подергала левой щекой — явный признак того, что что-то в словах собеседника ей не понравилось. В последнее время она слишком ревниво следила за тем, чтобы Коронный Карлик упоминал о королеве не чаще, чем к тому вынуждала крайняя необходимость. Нет, пока что она была уверена, что ни в любовниках, ни просто в любимцах у королевы «варшавский гном» не состоит. Не понимала она другого — почему ни в качестве одного, ни в качестве другого он до сих пор не состоит?
— Деньги, покоящиеся в тайнике, должны быть вручены Хмельницкому — вот высший смысл вашей поездки. И еще: король желает, чтобы вы переговорили с полковником. Основательно. Как умеете только вы. Государь явно встревожен тем, что полковник не стремится поддерживать связь с ним, хотя возможности для этого имеются; как и тем, что вождь восставших вызывающе выходит из-под контроля.
«Еще бы не быть встревоженным?! — посочувствовал ему Коронный Карлик. — Будучи королем, оплачивать вооружение войска, которое вскоре прибудет под стены Варшавы только для того, чтобы свергнуть тебя же! Тут поневоле занервничаешь».
— Король желает знать, насколько — в вашем представлении, господин тайный советник, — Хмельницкий действительно тот, за кого он выдает себя.
— То есть тот, кем хотел бы знать его король, — уточнил Вуйцеховский. — Можете не сомневаться. Сделаю все, чтобы основательно поговорить с этим вождем одичавшего славянского племени казаков.
Графиня вновь мельком взглянула на карету и, приказав слуге запереть ворота, дабы никто не смог угнать это рессорное создание и никому оно не бросалось в глаза, вошла во дворец.
Коронный Карлик задумчиво последовал за ней.
— Иногда мне приходит в голову совершенно сумасбродная мысль: не отправиться ли в это путешествие вместе с вами? Тогда поездка показалась бы вам не только приятнее, но и осмысленнее.
Вуйцеховский не знал, что следует подразумевать под ее понятием «осмысленности», однако охотно согласился, что задуматься над такой возможностью стоило.
— Будь я графиней де Ляфер, наверное, так и поступила бы.
— То-то и оно — «будь вы графиней де Ляфер», — еще охотнее поддержал ее Коронный Карлик. — А потому давайте оставим наши общие несбыточные фантазии. Не желает ли король еще раз лично встретиться со мной? Исходя не из важности моей персоны, а из важности миссии.
— Вполне возможно, что такое желание у него появится сегодня вечером. Вот почему до самого вечера кормить, поить и развлекать вас будут в моем дворце.
— Как опьяняюще мило. Еще один день провести в вашем обществе.
— Не огорчайтесь, господин тайный советник, меня здесь не будет, поскольку я срочно понадобилась королеве. Однако предупреждаю, что до самого отъезда вы не имеете права оставлять пределы моего дворца, его парка и двора. Не заставляйте моих стражников-норманнов напоминать вам об этом.
Коронный Карлик оглянулся и увидел позади себя у двери двух рослых воинов в чешуйчатых кольчугах, с длинными кинжалами на поясах.
— Зачем же выставлять сразу двоих?! — по простоте своей душевной изумился Коронный Карлик. — Вполне достаточно одного. Вечно кто-то переоценивает мои ратные возможности. Впрочем, как и степень моего страха перед ним.
25
Карадаг-бей оказался прав. В Бахчисарае Хмельницкого приняли с еще большей настороженностью, нежели в Перекопе. Три дня казачье посольство держали под арестом, выдавая в день по лепешке и небольшой кружечке воды. При этом все оружие и драгоценности были отобраны.
— Завел ты нас, полковник, прямо на галеру, — проворчал старый казак Ворон, когда к концу третьих суток стало ясно, что к хану им не пробиться, на волю тоже не вырваться.
— Ну, это пока еще не тюрьма, — благодушно возразил Савур. — Нас держат в чьем-то доме.
— Начальника тюрьмы, — пошутил Седлаш. — Хотя татарва и понимает, что нам от этого не легче.
Тимош внимательно посмотрел на отца. Тот сидел у окна, подставив лицо предзакатному солнцу, и упорно молчал. Это настораживало парнишку.
— Как думаешь, казаки не пойдут против нас, не взбунтуются? — шепотом спросил он.
— Хорошо, что с нами нет Перекоп-Шайтана и Корфата, — ответил атаман, чтобы не усиливать страхи сына. — Может, они что-нибудь предпримут, чтобы освободить нас.
Он заметил, что Ворон и Мирон из его сопровождения начали роптать, поэтому опасался, как бы это роптание не передалось остальным казакам. Не бунта он боялся, а того, что татары воспользуются их разобщенностью и примутся подкупать то одного, то другого. И где уверенность, что кто-то из них, ради спасения своего, не признается, что Хмельницкий действительно прибыл в Бахчисарай только для того, чтобы лично осмотреть путь, которым придется вести свое войско на столицу Крыма.
— Может, и придут, если их все еще не посадили на кол, — проворчал Мирон. И полковник впервые пожалел, что включил его в свое посольство. Он знал, сколько раз из-за таких, вечно чем-то недовольных, «миронов» украинские повстанцы убивали своих предводителей, а то и выдавали их полякам.
Ночь атаман провел в тягостных раздумьях. Он прекрасно понимал, что из этой полутюрьмы есть только два выхода: на прием к хану или на плаху. Впрочем, путь к плахе вполне мог пролечь и через ханские покои. Все зависело от того, как сложится их многотрудный разговор с правителем.
Полковник мог лишь догадываться, что творилось в душах казаков, которые сопровождают его, но сам он в душе уже не раз проклинал себя, что столь легкомысленно, без предварительной договоренности, отправился в этот гибельный вояж. Однако душевная истерика его довольно быстро угасла. Хмельницкий принадлежал к тем людям, которые привыкли действовать, исходя из реальной ситуации, а не из благих намерений. Вот и сейчас он вновь и вновь взвешивал все те доводы, которые, при любом исходе странствия, способны были оправдать его. Можно ли рассчитывать на успех восстания, не заручившись поддержкой Крымской орды? Нет.
Если бы он действительно создал грозную повстанческую армию и начал теснить поляков, хан сам вызвался бы помочь королю, а уж Владислав IV, конечно же, обратился бы за помощью к правителю Бахчисарая, твердо зная, что сильная казачья держава — это постоянная угроза Крыму. И тогда он, Хмельницкий, никак не сможет объяснить себе и войску, почему сразу же не обратился к хану, не протянул руку дружбы.
Тем временем отношения Ислам-Гирея и турецкого султана дошли до той черты, за которой повелитель всех османских земель начинал подумывать: а не направить ли в Крым экспедиционный корпус? Не пора ли таким образом напомнить несговорчивому хану и всем прочим крымчакам, чьи они вассалы и благодаря чьей поддержке существуют?
