Только сейчас в глазах хана вспыхнул хоть какой-то проблеск интереса к личности Хмельницкого.
— И еще мне стало известно, что перекопский мурза чуть было не казнил Хмельницкого как шпиона.
— Что помешало?
— За него вступился Карадаг-бей, — имя своего соперника Улем произнес с явной неохотой, припудренной сладковатой снисходительностью. — Причем очень решительно.
— Значит, Карадаг-бей знал о его приезде и замыслах?
— Они встречались еще там, у Днепра. Карадаг-бей даже выделил своего воина, чтобы тот сопровождал уруса.
— Сюда его.
— Воина, которому было приказано сопровождать? Он ничего не знает.
— Полковника, — нахмурился хан, надевая чалму, украшенную огромным розоватым изумрудом, и, по-восточному скрестив ноги, уселся на своем троне. — Но не как посла. Как грязного гяура и лазутчика. Ты понял меня, советник?
— Он еще должен доказать, кто он на самом деле, ясноликий. А заодно убедить нас, что готов служить вам, как пес.
28
Таверна именовалась почти вызывающе — «Византия».
«Кто же этот человек, ее владелец, который решился назвать так таверну, находящуюся почти в центре Бахчисарая?» — удивился Хмельницкий, прочтя вывеску, сделанную по-турецки и латыни.
Полковник знал, что в Стамбуле, который когда-то был столицей Византии, власти такой вольности не позволили бы. Все, что связано с византийским прошлым Турции, начиная от названия и заканчивая легендами и историческими книгами об этом очаге европейской цивилизации на значительной территории нынешней Блестящей Порты, находилось под жесточайшим запретом.
Вот почему Хмельницкий просто не мог пройти мимо таверны, хотя бы из уважения к мужеству ее хозяина. Как и следовало ожидать, им оказался стамбульский грек. Рослый, дородный, с наполовину облысевшей головой, он встретил Хмельницкого и Савура как завсегдатаев, с широко распростертыми руками. Так умели встречать только соскучившиеся по посетителям трактирщики на окраинах Стамбула.
Поняв, что перед ним казаки из православной Украины, Кремидис, как он назвался, велел принести греческого вина и заявил, что угощает бесплатно.
— Если сегодня я возьму с вас, то возьму немало, поскольку угощение будет длиться столько же, сколько будет длиться наш разговор, но тогда завтра вы уже не зайдете ко мне, — объяснил он. — А я хочу видеть вас и завтра.
— Я не мог не побывать в «Византии», господин Кремидис, — сказал Хмельницкий, садясь за стол. Кроме них, в небольшом зале таверны находились только двое иностранцев, судя по одежде, венецианских купцов. — Пусть даже так называется всего лишь таверна. Никогда бы не простил себе такого неуважения к вам.
— Вы правы: мой ресторанчик словно островок Европы посреди азиатской пустыни. — По-турецки грек говорил с заметным акцентом, куда хуже, чем Хмельницкий, но вполне достаточно для того, чтобы они спокойно понимали друг друга. — Не случается такого европейца в Бахчисарае, который бы не побывал в этих стенах. Один француз как-то попал в немилость к коменданту крепости и очень опасался за свою жизнь. Так вот он прожил здесь две недели, словно в храме, в котором его никто не посмел бы тронуть. Хотя в здешних храмах могут, прости Господи, даже повесить. Он признался мне, что только здесь чувствует себя в безопасности. И шпионы коменданта в самом деле наведывались ко мне, однако тронуть француза не решились, хотя и расспрашивали о нем. Дважды наведывались, и дважды не решались. Я тайком переправил его в Кафу, где ему удалось сесть на корабль, идущий в Варну.
— Почему же все-таки не тронули? — поинтересовался Хмельницкий, понимая, что, возможно, ему тоже придется искать приют в этой же таверне.
Кремидис загадочно улыбнулся и столь же загадочно покосился куда-то на дверь, как бы говоря: «Потому что в этом городе меня уважают».
Греку было основательно за пятьдесят. Огромный крючковатый нос делал его похожим на ястреба. На больших отвисающих губах вечно пенились капельки слюны, а большие черные глаза представали в окаймлении густых, седоватых бровей, напоминающих две полоски изморози.
— Хотите, попытаюсь отгадать секрет неприкосновенности вашей «Византии» и вашей собственной безопасности?
— Не пытайтесь, этого еще никому не удавалось.
— Время от времени сюда наведывается сам хан. Естественно, визиты эти он наносит тайно.
Кремидис оглянулся на слугу, тоже, судя по внешнему виду, то ли грека, то ли болгарина, который в это время обслуживал итальянцев, и вновь перевел взгляд на Хмельницкого.
— Кто же вы в таком случае? Только не говорите, что случайно оказавшийся в этих краях купец.
— Богдан Хмельницкий. Из Сечи. Казак. Полковник. Что еще я должен сказать о себе, чтобы вы признали меня первым, кто отгадал вашу тайну?
— Больше ничего. Ваше имя мне совершенно незнакомо, но не сомневаюсь, что очень скоро услышу о вас. Если уж вы, казачий полковник, оказались здесь, то, очевидно, потому, что ведете переговоры с ханом и перекопским мурзой. А значит, очень скоро сумею услышать о вас нечто такое, что заставит гордиться: «Этот человек гостил у меня из уважения к прошлому родины моих предков Византии! Мы расстались с ним искренними друзьями».
«А ведь он почти расплатился за мою отгадку. Причем той же монетой», — подумал полковник.
— Значит, я не ошибся, Ислам-Гирей все же бывает здесь?
— Мне не хотелось бы, чтобы вы или кто-либо другой говорили об этом вслух.
— Тайна Бахчисарайского двора?
— Бывать-то он бывает, — вновь оглянулся Кремидис на слугу и приглушил голос. — Но считает, что об этом никому в столице неизвестно. Он, видите ли, наносит визиты тайно. Нередко вместе со своим тайным советником Карадаг-беем.
— Если с Карадаг-беем, тогда мне становятся понятными причины этих визитов.
— Хан не желает, чтобы подданные, особенно мусульманское духовенство, подозревали его в том, что стремится превратить Крымское ханство в европейское королевство.
— Хотя никогда не забывает, что Крыму суждено находиться в Европе.
— Как не забывает и того, что татары пришли сюда с Востока. Другое дело, что до них здесь были киммерийцы, скифы, генуэзцы, византийцы, венецианцы и еще бог знает кто.
— Но он действительно пытается превратить ханство в королевство?
— Не столько Ислам-Гирей, сколько его советник Карадаг-бей. Если я правильно понял, вам уже приходилось встречаться с ним. Говорят, сейчас он где-то за пределами Перекопа? — Кремидис вопросительно взглянул на полковника, но Хмельницкий сделал вид, что представления не имеет о его местонахождении.
«Интересно, для чьих ушей предназначено все то, что он услышит здесь от своих посетителей? — задался вопросом полковник. — Не может быть, чтобы все это неслыханное собрание сведений умирало в стенах «Византии», каким бы вызывающим ни казалось название этого богоугодного заведения. Так, может, оно уходит в края, где еще бредят возрождением Византии? Был бы здесь полковник Гяур, его это заинтересовало бы не меньше, чем меня».
