— Она уже объявлена. Самим восставшим народом.
— И п 1617ришел просить, чтобы Крымская орда не поддерживала поляков?
— Уверен, что вы не станете поддерживать их.
— Но к весне послы польского короля прибудут ко мне с такой же просьбой, — почему-то не обратил внимания хан на «уверенность» Хмельницкого.
— В т? 1617аком случае, хотелось бы знать, прибудут ли они с той данью, которую Речь Посполитая обязана платить Крыму согласно статьям Бушевского договора от 1617 года, но платить которую уже давно отказывается.
Кубок в руке хана вздрогнул и застыл на полпути ко рту.
— Теперь я вижу, что ты и в самом деле прибыл на переговоры, полковник. Но только знай: того, кто не несет дани хану Крыма, приводят в Крым вместе с данью.
Про себя Хмельницкий облегченно вздохнул. Он хорошо помнил, что, согласно тому же договору, польский король обязан был запретить казакам строить челны — «чайки» и выходить в Черное море, а также совершать конные набеги на Крым. Что тоже благополучно не выполнялось.
— Великий хан, казачество надеется, что в этот трудный для Украины час оно пойдет в бой вместе с дружественными туменами Крымской орды. Я прибыл, чтобы просить не только дипломатической поддержки, но и войск.
Хан победно, зло рассмеялся.
— Не дам я тебе войск, полковник.
— Но ведь в польских обозах и графских поместьях хватит всего, чтобы ваши войска вернулись в Крым с той данью, которую поляки не выплатили вам. Они вернутся с такой добычей, которая им и не снилась. Она в сотни раз превысит затраты на подготовку к походу. Уверен, что султан Оттоманской Порты тоже поддержит нас.
— Но мои аскеры пройдутся и по твоим, украинским, местечкам и поместьям, — хищно оскалился хан.
— Не сомневаюсь, что пройдутся.
— Тебя это не пугает?
— Они уже столько раз проходились по ним, что в Украине давно отвыкли удивляться этому. Кроме того, многие владельцы богатых поместий окажутся нашими врагами.
— Это понятно.
— Единственное, о чем прошу, это чтобы ваши воины не обходились сурово с простым народом, особенно с крестьянами.
* * *
Хан смотрел на него с презрительной насмешливостью и одобрительно кивал. Он понимал состояние полковника, которому приходится приглашать на свою землю извечных и самых страшных ее врагов. Так что не хотелось бы ему оказаться сейчас на месте Хмельницкого.
— Но я не могу дать тебе войск. У меня их сейчас нет. Как нет и денег для того, чтобы сформировать армию. К тому же я не хочу объявлять воину Польше, нарушая заключенный между нами мир. Польша — могучее королевство. Зачем накликать его войска на нашу землю?
— Но мне нужно хотя бы пять-шесть тысяч! — почти взмолился Хмельницкий, понимая, что переговоры завершаются ничем. — Чтобы восставшие знали, что Крым с нами, и чтобы своей воинственностью ваши аскеры наводили ужас на польских ополченцев.
Хан промолчал. Сказано было довольно откровенно: казакам нужна хоть какая-то, хотя бы символическая поддержка. В то же время Ислам-Гирей понимал, что пусть даже символическое участие в войне с поляками на начальном ее этапе даст потом возможность двинуть на Речь Посполитую целую армию, преподнеся это своим крымчакам и Турции как «великий поход против неверных». И падут польские крепости. И потянутся в Крым обозы с добычей и пленными. И умолкнут враги престола, постоянно упрекающие его в нерешительности, в оскудении казны и в ослаблении государства.
К тому же он, Ислам-Гирей, напомнит всему миру, и прежде всего Польше и Турции, что с ним, как правителем, нельзя не считаться. Особенно если он выступает вместе с украинским казачеством.
— Нет, мои войска не пойдут с тобой, полковник. Войну Польше может объявить только Стамбул. Зачем накликать гнев сразу двух великих правителей — Польши и Турции?
Хмельницкий оценивающе взглянул на хана, как бы прикидывая, надолго ли хватит его упорства.
— Если вы дадите мне войска, мы вместе будем воевать против поляков. Если не дадите, вам придется сражаться против объединенной армии поляков и казаков. Вот грамота короля, — положил Хмельницкий на стол свиток, — которой король разрешает нам создать целый флот и собрать армию для войны с вами.
Хан читал и перечитывал грамоту, которую Хмельницкий когда-то похитил у полковника реестровых казаков Барабаша. Вначале разбирался сам, затем позвал переводчика…
— Я позволю тебе обратиться за помощью к перекопскому мурзе Тугай-бею, — наконец произнес он, удостоверившись, что грамота подлинная. — Непослушные мурзы-вассалы для того и существуют, чтобы время от времени спускать их с цепи, охлаждая тем самым воинственный пыл.
Хмельницкому хотелось улыбнуться, но он сдержался. Отношения между ханом и перекопским вассалом, постоянно тщившимся вести независимую от Бахчисарая политику, его не интересовали. Иное дело — само предложение хана. Королевская грамота все же подействовала, полковник не зря так рассчитывал на нее.
— Сможет ли Тугай-бей узнать о вашей воле раньше, чем я прибуду в Перекоп? — осторожно нащупывал он тропу в трясине этого странного разговора.
— Гонец — это уже приказ. Пусть Тугай-бей считает, что он сам принял решение об участии в походе против поляков.
«…От которого хан потом в любое время сможет отмежеваться, — растолковал про себя его тактику Хмельницкий. — Особенно, если окажется, что турецкому султану вся эта затея не понравилась».
— Ваша воля в этой стране — высший закон для подданных, — двусмысленно подытожил полковник.
— Разве мурза не будет знать, что в переговоры с ним вы вступили уже после переговоров в Бахчисарае? — едва заметно улыбнулся в ответ Ислам-Гирей.
Хмельницкий со всей возможной вежливостью поблагодарил хана и поднялся из-за стола.
— Официально король Владислав IV не отказался выплачивать мне дань, — счел хан необходимым объяснить свой отказ. — А если так, значит, нет и повода для войны. Дороги опасны, обозы с данью идут долго… — тоже поднялся он из-за стола. — Так что надо выждать, полковник. Если же и после того, как ваши воины вместе с аскерами Тугай-бея разобьют его первые полки, королевские послы не прибудут сюда с данью, вот тогда…
Хан не договорил. Его воинственная саркастическая ухмылка сказала Хмельницкому больше всяких слов.
— Я преклоняюсь перед вашей мудростью, великий хан, — сдержанно, с достоинством молвил Хмельницкий.
Полковник уже выходил из зала, когда Ислам-Гирей вдруг окликнул его.
— Мне сказали, что вы прибыли сюда с сыном.
Как ни готовился Хмельницкий к этому вопросу, но все же, услышав его, внутренне вздрогнул.
— С сыном, мудрейший. И с дарами, которые сегодня же…
— И это ваш единственный сын, полковник? — перебил его Ислам-Гирей, хотя при упоминании о дарах, которые Хмельницкий должен был бы преподнести еще до переговоров, глаза его загорелись.
