Шеру ожидал совсем иного результата от своего красноречия и заговорил с жалобным видом:
– Не можете ли вы, сударь, по крайней мере взять у меня на шесть франков сабо! Это пришлось бы мне на руку как нельзя лучше, и я заплатил бы свой долг.
– Понимаю, тебе это было бы очень удобно, но позволь узнать, на какой черт твои сабо в государственной казне?
– Извольте выслушать! Для вас, сударь, можно подобрать пару отличных сабо, в них ноги не зябнут и не мокнут, а это сберегает здоровье. Для ваших сестер найдется также по паре башмачков с завязками, сущих игрушечек, которые они будут носить поверх ботинок. Таким образом, я все бы заплатил.
– Убирайся к черту вместе со своими сабо! Ищи других покупателей, мне твоя обувь не пригодится.
– Так не желаете ли вы, быть может, купить куропаток, сударь, птичек откормленных, жирных. Стоит на них взглянуть, и слюнки потекут.
– Моя сестра Марион жарит их на славу.
– В таком случае вы, вероятно, дадите по франку за штуку, если я вам доставлю три пары на дом.
– Возможно, но к чему ты ведешь?
– Ладно! Теперь дело в шляпе, – ответил Шеру, повеселев. – Я знаю, куда на ночь слетается целая стая, сегодня вечером я их всех перестреляю, а вы мне выдадите квитанцию.
Бьенасси было забавно наблюдать, с каким упорством крестьянин ищет средства внести подать, не развязывая кошелька.
– Ну, пожалуй, – сказал сборщик податей, – если у тебя будут куропатки для продажи и ты не заломишь несообразной цены, тогда их купят в моем доме. Но чем бы ты ни внес недоимку, куропатками, сабо или деньгами, внесена она должна быть в течение двадцати четырех часов, или тебе придется худо. Ты, Франсуа Шеру, получил хороший урок, который, надеюсь, пошел тебе на пользу. Помни же, что если пойдешь непрямым путем, то плохо кончишь.
– Это дело пустое, сударь, – угрюмо возразил Шеру, надевая узду на осла, – мало ли что говорят, а я держусь своего: с одного вола двух шкур не дерут. Я заплатил за старый грех. Как я живу? Живу как могу, и чаще плохо, чем хорошо, но, в конце концов, никому не делая вреда.
– Так ли? Впрочем, это твое дело… Что касается меня, так, признаюсь, я не оставил бы свой кошелек в твоих руках.
В грубоватой откровенности сборщика податей Франсуа Шеру увидел только милую шутку и хотел показать себя веселым собеседником.
– Ваш собственный кошелек, сударь, – ответил он, улыбаясь как-то неловко, – не подвергался бы ни малейшей опасности, а казенные деньги – ну, это дело иное! Казна богата, а я бедняк! Да, найди я на дороге один из мешков, набитых серебряными монетами, которые вы собираете для правительства, черт меня возьми, если бы я вернул его!
– Так и есть, я знал, что твоя честность не устоит против искушения, – засмеялся Бьенасси, – поэтому и позабочусь, чтобы мешки эти не попались тебе под руку. Однако я теряю время. Прощай и не забывай, что обещал.
Он пришпорил лошадь и отъехал крупной рысью, не слыша Шеру, который наивно кричал вслед:
– Подождите минутку, сударь, ведь нам по пути, так поедем вместе!
Сборщик податей был уже далеко, когда Франсуа пустился в дорогу, подгоняя бедного осла, который с трудом двигался под тяжестью ноши. Какое-то время Бьенасси усиленно стегал лошадь, чтобы Франсуа Шеру не смог его догнать, а потом опять поехал обыкновенным шагом. Впрочем, местность становилась гористее, скалы грозно возвышались по обеим сторонам дороги, а каштановые деревья, с которых при малейшем ветре падали на дорогу зрелые плоды, переплетали свои ветви над головой всадника. Бьенасси то напевал, то посвистывал, но, доехав до открытой местности, внезапно замолчал и осмотрелся с озабоченным видом.
Перед ним расстилалась красивая долина, орошаемая уже знакомой нам речкой. Он остановился и принялся любоваться хорошо возделанными, обширными полями, засеянными гречихой, группами деревьев с крепкими стволами, превосходными лугами, которыми всегда славился этот департамент. Луга и леса принадлежали замку, довольно значительному, находящемуся посреди долины и соединенному с большой дорогой аллеей из столетних каштанов.
Главное здание, насколько можно было судить издали, было старым, ветхим и непривлекательным. На остроконечной кровле были видны заржавленные флюгера, стены потемнели от времени, ставни местами сгнили – похоже было, что владелец не собирался тратиться на ремонт. Это был замок Рокроль, которым владел господин де ла Сутьер, один из известнейших в департаменте коннозаводчиков. Рядом видны были другие постройки, более длинные и узкие. Их свежевыбеленные стены и шиферные крыши составляли разительную противоположность с угрюмым видом главного строения. Это были конюшни, в которых содержались породистые лошади. Де ла Сутьер больше любил своих питомцев, чем себя, поэтому нечему удивляться, что и содержал их в лучших условиях.
Но Бьенасси и не думал удивляться этому противоречию – все, что он видел, было ему знакомо. Однако в данный момент лицо Теодора было серьезным, почти озабоченным. Сборщик податей продолжал озираться, и можно было подумать, что он ожидает чьего-то появления в одном из окон замка или в начале аллеи. Не увидев, однако, никого, он подумал: «На меня, похоже, дуются, потому что я опоздал. Не страшно. Я положу письмо на обычное место. Держу пари, что найду ответ, когда поеду вечером». Он вынул из кармана изящно сложенную розовую бумажку, которую позаимствовал из запасов Гортанс.
Рокрольский замок, как называли дом де ла Сутьера, стоял в большом парке, обнесенном высокой и густой живой изгородью. Со стороны дороги можно было проехать только через главный вход, некогда снабженный железными решетчатыми воротами. Сейчас от них сохранились одни лишь каменные столбы. Ко входу примыкала аллея из старых каштанов. Бьенасси остановился. Ободренный тишиной, которая царила вокруг, он сошел с лошади, привязал ее к железному кольцу, вделанному в один из столбов, и медленно, с величайшей осторожностью сделал несколько шагов по территории парка.
Внутри изгороди, как и снаружи, ничего не вызвало у него подозрений. По обе стороны аллеи шел невысокий забор. На лужайках, покрытых мягкой травой, орошаемых быстрыми ручейками и оттененных разбросанными по ним деревьям, бегали на свободе замечательной красоты жеребята со стройными и гибкими ногами, с гладкой шерстью, лоснящейся, как шелк, с развевающимися гривами. За этими прелестными животными, кажется, никто не наблюдал. Парк и аллея были пустынны.
Бьенасси весело свистнул. «Славно, – подумал он, – конюхи и жокеи, вероятно, на ярмарке, и я могу спокойно положить записку в ящик для писем». Свернув розовое письмо, он направился к громадному каштановому дереву. Его выступающие из-под земли корни и неровный ствол имели множество трещин и углублений. Одна из этих трещин явно была знакома молодому человеку: он наклонился, чтобы положить письмо, но тут прозвучал чей-то громкий голос. Обернувшись, Теодор, увидел перед собой самого владельца замка.
Это был мужчина лет сорока пяти – пятидесяти. Его румяное лицо, к которому часто приливала кровь, обыкновенно выражало смесь добродушия и некоторой раздражительности. Когда речь шла о покупке или продаже лошади, де ла Сутьер проявлял ум тонкий и хитрый; про него шла молва, что в подобных случаях он провел бы самого продувного из всех торговцев Франции и Англии. Густые усы придавали его наружности что-то военное, а привычка держаться чрезвычайно прямо напоминала, что прежде, чем стать коннозаводчиком, он служил в кавалерии.
