Прапорщик несколько смутился: переговоры, кажется, приобретали несколько неожиданный для него оборот. Он присел на видавший виды венский стул, вероятно, проделавший с офицерами 1-й Особой бригады долгий путь по фронтовым блиндажам и палаткам.
- О чем? О жизни. О людях. О войне пробовал...
- Ну, ежели о жизни да о людях, значит должен сам быть человек с пониманием! - удовлетворенно заметил солдатик.
"Председатель" Глоба, с видом осознающего свою важность человека, уселся напротив Прапорщика:
- Гражданин Гумилев, в иное время я бы просил вас почитать что-нибудь товарищам и сам послушал бы с интересом, но сейчас это вряд ли уместно. Говорите, зачем посланы. Впрочем, - Глоба немного замялся, а потом на треть наполнил солдатскую кружку из самовара и придвинул Прапорщику. - Рому желаете? В лагере, вообще-то, сухой закон, но слишком тесные связи установились у людей с местным трудовым населением. Никто трезвость толком не соблюдает...
- Благодарю! - Прапорщик для приличия пригубил жгучей ароматной жидкости. - Госпо... Ладно, гражданин Глоба! Ситуация очень серьезная, вы производите впечатление умного человека, должны понимать. Может пролиться кровь, много крови. Комиссар Рапп сумел убедить генерала Занкевича еще раз принять ваших делегатов и выслушать ваши требования. В свою очередь, будьте готовы, что вам предстоит иметь дело с весьма решительным ультиматумом. Однако это последняя возможность урегулировать... ситуацию посредством переговоров. Генерал Занкевич ждет. Французское командование гарантировало вашу безопасность, но, если вам угодно, я могу остаться в лагере до вашего возвращения...
- Нам не угодно. Продолжайте!
- Собственно, я сказал все. От себя добавлю: полагаю, Глоба, что на переговоры вы должны отправиться лично. Что-то мне подсказывает - с вами можно говорить. Помните, это, наверное, последний шанс избежать бойни.
- Спасибо на добром слове, гражданин Гумилев! - невесело усмехнулся Глоба. Он смеялся или улыбался очень часто, и всегда по-разному. Повисло напряженное молчание.
- Иди, председатель! Надо идти, сам понимаешь! Ступай, по-другому нельзя! - раздались затем несколько голосов. Глоба решительно поднялся:
- Я пойду! Гражданин Гумилев, подождите нас на крыльце, я быстро обсужу с товарищами несколько вопросов.
- Рад, что вы приняли верное решение, - ответил Прапорщик, слегка кивнул "товарищам" и вышел. Эта солдатская демократия, вопреки всему, работала.
В ожидании вожака мятежников, Прапорщик развлекался чтением написанных не всегда ровными буквами плакатов, украшавших фасад бывшего офицерского собрания.
"Мы против империалистической войны!", "Возврат в Россию!", "Солдат - тот же свободный гражданин!", - гласили некоторые из них.
Между тем, вокруг него стала образовываться жидковатая толпа досужих солдатиков-зевак. Солдатики заметили слонявшегося без видимого дела "настоящего" офицера при погонах и оружии. Очевидно, появление "вестника снаружи" давно было связано для них с предвкушением перемен в их судьбе, и потому они просто стояли и ждали. Очень скоро Прапорщик понял - чего. На крыльце появился сам "председатель" Глоба, сопровождаемый двумя незаметными рядовыми и одним унтером писарского вида. Первым делом он обвел глазами свою малочисленную аудиторию, а потом хорошо поставленным жестом оратора выбросил вперед сжатую в кулак руку:
- Товарищи! - голос у него был звучный, хотя, на взгляд Прапорщика, несколько пронзительный, как у проповедника-самоучки. - Товарищи! Стоглавая гидра старорежимной реакции все теснее сплетает кровавые кольца козней вокруг бастиона революционной свободы, коим стал в эти красные дни наш Ля-Куртин! Мерзостная золотопогонная гадина силится задушить первый росток нового мира...
"Какие у него, однако, занятные зоологические и биологические сравнения...", - подумал Прапорщик и стал наблюдать за ленивой игрой осенних бабочек над импровизированной клумбой, которую вместо забора окружали вкопанные поддонами вверх гильзы трехфунтовых снарядов. Прапорщик увлекся этим незамысловатым "танцем природы" и пропустил почти все выступление Глобы, из которого услышал лишь последние фразы:
-...Сохраняйте революционную дисциплину и бдительность, товарищи! Не вздумайте напиваться, пока мы с товарищами - членами совета - отправляемся на переговоры! Мы не хотим насилия! Мы сделаем все, чтобы святое знамя революции не было окрашено кровью! Но, если вышеозначенная гидра попробует сунуться к нам, мы ей так поотшибаем ее когтистые лапы и толстые яйца, что заречется соваться!
Дружные аплодисменты были наградой вдохновенному оратору. Глоба несколько неуместно отвесил артистический полупоклон и спустился с крыльца в сопровождении своей небольшой свиты.
- Это наши делегаты - товарищи Баранов, Ткаченко, Лисовенко, - представил он прапорщику своих спутников. - Идемте!
- Поздравляю вас, господин председатель, вы произнесли речь, сравнимую по накалу патетической экзальтации с той, которую держал Наполеон у подножия пирамид, - издевательски польстил ему Прапорщик. Глоба самодовольно ухмыльнулся: он то ли не понял иронии, то ли не пожелал ее заметить.
Они покинули лагерь, сопровождаемые долгими вопросительными взглядами его защитников... Или, может быть, просто обитателей?
- Гражданин Гумилев, мне хотелось бы, чтобы вы правильно поняли, почему мы, солдаты Куртинского лагеря, решили выступить, - вдруг обратился к Прапорщику Глоба.
- Вам нужен слушатель, господин председатель? - отрезал Прапорщик. - Буду откровенен: меня сейчас не интересует ваша мотивация. Я хочу только, чтобы не было трупов!
- И все-таки... - начал Глоба, но Прапорщика этот человек, очень похожий на пафосного провинциального актера, уже начал раздражать:
- И все-таки тем, кто, когда миллионы их братьев идут на смерть, отказывается воевать, я отказываю в чести! Не думал, что мне придется говорить это ветерану таких сражений и кавалеру такой награды, как вы!
Глоба в упор посмотрел на него. Сейчас он был похож не на актера, а на боксера на ринге:
- Не говорите мне за честь, товарищ! Расскажите за честь вашим друзьям-офицерам, которые шли с нами в огонь, а стоило только затихнуть бою - снова принимались сволочить и скотинить солдата! "Их благородия"... Благородно, когда ротный с солдатского жалованья всегда по гривеннику себе отрежет - по мелочи же воруют! А когда письма наши родителям да бабам читают и строчки вымарывают - благородно? Чего молчите, отвечайте!
Горькая обида, которой сочились эти слова, была так проста и очевидна, что Прапорщик ответил почти мягко:
- Благородство, друг мой, это личное качество. Увы, на войне выяснилось, что у слишком многих оно было напускным. Но если оно есть у вас (а у нашего солдата его очень много, я видел это на полях сражений!), то вы не бросите сейчас ради ваших мелких обид нашу армию и дело. Мы должны выиграть эту войну и закончить ее в Берлине! Вы тут говорили о гидре... Германия должна испытать полное и безоговорочное поражение, иначе она соберется с силами и снова пойдет войной - в первую голову против России. Уверяю вас, Глоба, новая война будет такой страшной, что мы с вами даже не можем этого представить! Вы здесь, во Франции - своего рода авангард всей нашей армии. Если вы продолжите бунтовать - один Бог знает, чего можно ждать от остальных частей! А если останетесь русскими солдатами и честно вернетесь на фронт - вы первыми из наших войдете в Берлин!
