Подменыш предполагал во избежание крупных расходов поставить нечто небольшое. Будет где помолиться да перекреститься — и ладно. У Бармы была иная точка зрения. Когда царь понял его задумку, останавливать строительство было уже поздно — оставалось только наблюдать.
Увиденное же неожиданно заворожило государя. Чувствовалась в возводимом пятиглавом храме не просто красота, но сила сильная, которая бурлила, выплескиваясь наружу через причудливые изломы зигзагов, стремясь схлестнуться в решительной схватке с неким извечным покоем. Храм за счет своего центрального восьмерика, башнеобразным столбом безраздельно царящего над остальной четверкой, даже чем-то походил на замок и в то же время был истинно русским.
Потому государь и не торопился с приказом о строительстве еще одного храма, который пообещал митрополиту в честь победы над Казанью — дожидался, когда Барма завершит начатое да вернется из Ростова Посник. Правда, вместе они никогда не трудились, да и рискованно это было. Тут двух баб у одной печи поставить, и то скандал неизбежен — непременно свои горшки не поделят, а о мастерах говорить и вовсе не приходится. Каждый к своей задумке тяготеет, каждый стремится свое утвердить.
Но очень уж хотелось государю скрестить два храма — тот, чей купол стройно и уверенно восходил к небу в его Коломенском, и тот, что вырос по соседству, за оврагом на холме, поражая буйством и силой. Выйдет что-либо путное из этой затеи — он и сам не ведал, но — хотелось, и все тут. Потому и не оставлял своим вниманием мастеров, особенно поначалу. Чудно говорить, но если бы не государь, то и дело выступавший в их спорах третейским судьей, может, они, окончательно разругавшись, так и разбрелись бы, ничего не возведя.
Наконец урядились полюбовно. Половину куполов возводит Посник, а вторую половинку — Барма. Выходило поровну, поскольку храм насчитывал как раз восемь престолов
[31]. Именно столько заказал государь после совета с митрополитом. В центре главный, который Барма великодушно уступил Поснику, как старейшему, а вокруг него еще семь, как и пожелал Иоанн, потребовав, чтобы хватило боковых приделов для каждого святого, чьи праздники выпали на решающие дни Казанского похода, да к ним в придачу еще три главных. Из них два — Троицы и Покрова, потому как богоматерь и Троица покровительствуют Руси. Последний же сделать входом в Иерусалим в память о возвращении русских ратей в Москву.
— Осемь церквей проще содеять, — вздохнул Барма.
— Проще, — согласился Иоанн. — Но потому и хочу я, чтобы они все вместе были, яко Русь в том походе. Бок о бок стояли, друг дружку не затеняли, но слитно.
— А в честь каких именно святых? — полюбопытствовал Посник. — То не ради пустого любопытства вопрошаю — для дела. Может статься, и в самом творении нашем намек на них дадим.
— Вот в месяце зареве
[32], числом тридцатого, одолели мы царевича Япанчу, а в сей день почитают пустынножителя Александра, что на речке Свири монастырь основал. Посему пусть и во храме будущем будет его престол наособицу, — начал перечислять царь, вспоминая слова Макария. — Спустя время взорвали мы Арскую башню Казани. И было это в день Григория Армянского. Ему тоже престол надобен. Казань пала в день Куприяна и Устиния — им опять же наособицу. Ну и батюшку моего помянуть не помешает. Он, как известно, пред смертью монашеский чин принял и в домовину с именем Варлаама лег, потому Варлаамовский придел надобен. Все ли уразумели?
Мастера молча поклонились и вышли, держа под мышками пачки дорогущей александрийской бумаги, которую им выделили специально для работ. Спустя неделю одна из пачек почти кончилась, а храм все никак не выходил. Ну не ставились у них эти купола, как им того бы хотелось. И так и сяк крутили мастера, но все без толку — что-то все время выпадало, что-то не укладывалось — хоть тресни.
Одно хорошо. Не зря в народе присказка есть: «Не было счастья, да несчастье помогло». В самую точку оно тут угодило. Решая задачу, мастера забыли все свои первоначальные раздоры и разногласия да так крепко сдружились — водой не разольешь. Это их общая беда так сблизила, которая решаться не хотела.
Барма, пока с ней мучился, полпуда сбросил. Но он-то мужик кряжистый, ему такое не страшно, а вот Посник, который и получил-то свое прозвище за то, что каждое новое строительство начинал не иначе как с поста, длившегося когда денек-другой, а когда и пяток дней, вовсе исхудал — кожа да кости остались. Да и то сказать — поголодай-ка две недели, вкушая одну воду, и поглядим, что от тебя останется. Может, она как освященная ума и впрямь придает, да брюхо-то ею не насытишь.
Лишь к исходу третьей недели перед их глазами стало что-то прорисовываться. Картинка была еще неясная, туманная, маячила в их воображении в каком-то зыбком мареве, грозя в любой момент исчезнуть и пропасть без следа, но — была. Причем была она перед ними такая стройная да пригожая — ни убавить, ни прибавить. Чтоб покрепче удержать, привязать к себе чудное видение, они даже начертали его на листах, чего ни за тем, ни за другим ранее не водилось. Однако и тут не слава богу. Куполов, маячивших на этой картинке и перенесенных на листы, было не восемь, а девять. Выходило не по царскому слову, а по-иному. И как тут быть?!
— Сам к государю пойду, — заявил тогда исхудавший Посник.
— Вместях мыслили, Иван Яковлич, вместях и ответ надобно держать. Воля твоя, а я за твою спину хорониться не намерен. К тому ж, — хмыкнул Барма, — тебе и до палат его дойти трудненько. Вона как шатает, а на улице как на грех ветрено. Снесет еще куда-нибудь в ров.
Придя к Иоанну, они бухнулись ему в ноги, и Посник, ни слова не говоря, протянул листки, на которых совместными усилиями они вычертили свою сказку.
— Славно, — одобрил залюбовавшийся увиденным царь. — Лепота. Теперь еще бы в камне точно также, и вовсе хорошо бы вышло.
— Коль повелишь, то сработаем и в камне, — осторожно отозвался Барма.
— Так я уже давно повелел, — недоуменно пожал плечами государь.
Мастера переглянулись. Видать, не заметил Иоанн Васильевич, что они нарушили его повеление. И как тут быть. «А может, и не надо ничего говорить?» — щурился в радостной улыбке Барма. «Все равно потом наружу выйдет, так что еще хуже получится, — отвечал строгий взгляд Посника. — Лучше уж сразу». И он глухо произнес:
— Так-то оно так, государь, да боковых приделов получается осемь. Выходит, что на один поболе, чем ты повелел.
— А убрать его? — спросил царь.
— Краса порушится, — сокрушенно вздохнул встрявший в разговор Барма. — Как есть погинет, — и предложил не без лукавства: — Да ты сам-то попробуй, государь, — тогда и узришь, что выйдет.
