— Один спасайся! — отчаянно крикнула она Третьяку. — Не уйти нам вдвоем.
— Врешь! — зло крикнул тот. — Однова спасти не возмог, так ныне не бывать тому. Либо вместях добежим, либо… — Он, не договорив, решительно шагнул к ней и, подняв Василису на руки, вновь рванулся к городу.
На бег он теперь перейти не пытался. Статная женщина весила и впрямь немало. Сил хватало только на быстрый шаг, да и то пока — уж больно быстро они кончались.
Заливной луг перед рекой Хуптой, за которой ждало спасение, одолеть он не успел — ногайцы оказались быстрее. Но Третьяк не сдался и тут. Опустив жену на землю, он широко расставил ноги и изготовился к последнему бою в своей жизни. Но вначале предстояло раздобыть оружие. Ловко уклонившись от брошенного аркана, он тут же коршуном метнулся на оторопевшего от такой прыти степняка. Кочевник не успел даже схватиться за рукоять сабли, когда Третьяк выбил ногайца из седла, свалил на землю и тут же полоснул его же саблей по худой грязновато-желтой шее.
Держа в руках оружие, он немедленно отпрыгнул назад, к Василисе. Бежать нечего было и думать — к ним подъезжали еще трое кочевников, но уже неторопливо, с опаской, успев по достоинству оценить русского батыра. Наконец один из них отважился первым. Подбадривая себя дикими выкриками, он решительно устремился на Третьяка. Устремился, чтобы спустя секунды тоже лечь рядом с первым воином.
— Беги! — успел повернуться Третьяк к жене.
— А ты?!
— Одну не защитил, так хоть к другой не подпущу! — крикнул он вместо ответа. — Беги говорю! Тебе все едино мне не помочь, а себя для детишек спасешь.
— Напрасно ты так, Иоанн Васильевич. Мою мать не только Настеной, но и Сычихой звали, — упрямо откликнулась Василиса.
Сосредоточенный взгляд ее васильковых глаз устремился в сторону степняков. Не прошло и нескольких секунд, как вначале одна, а затем и вторая лошадь, вдруг отчаянно заржав, встала на дыбы, пытаясь сбросить с себя опешивших всадников.
— А и впрямь подспорье, — почти весело отозвался Третьяк. — Теперь можно и потихоньку назад отступать.
Но пятились они недолго. После некоторого замешательства на них налетело сразу пятеро, так что пришлось вновь биться. Однако и тут Третьяку еще везло — дважды вражеские сабли прошлись по касательной, оставляя на теле обильно кровоточащие царапины, а на земле прибавилось еще три трупа. Двух унесли обратно перепуганные лошади.
Богато одетый ногайский мурза Конкар-ага, ехавший в первых рядах, неодобрительно покачал головой и, не оборачиваясь, махнул рукой. Почти сразу же в Третьяка впилось три стрелы.
— Так и не защитил, — простонал он, с досадой посмотрев на стрелу в груди.
Ухватившись за древко, он попытался было ее вытащить, но тут с легким свистом в него вонзилось еще пяток. Повернувшись к Василисе, он успел лишь молвить:
— Прости, — и тут же тяжело рухнул на землю.
Василиса молча опустилась на колени, не до конца веря в случившееся, всмотрелась в дорогое лицо, которое на глазах покрывалось еле заметной паутинной сеткой смерти, до крови прикусила губу, чтобы не взвыть в голос, нежно поцеловала мужа и, переняв из мертвой руки саблю, грозно выпрямилась над его телом.
— Ну! Кто с русской бабой совладать отважится?! Подходите, твари немытые! — выкрикнула она зло.
Конкар-ага одобрительно поцокал языком:
— Якши уруска. К себе возьму, — и тут же досадливо сморщился — пущенная кем-то из воинов стрела с хищным посвистом впилась Василисе в грудь. Падала она медленно, скорее оседала. Да и потом, уже опустившись на колени, она еще нашла в себе силы взять руку Третьяка, поднести к губам и молча улечься у него на левом плече, как она обычно любила засыпать, только теперь навечно.
— Кто? — мрачно спросил мурза.
Почти тут же незадачливый воин, решивший услужить своему командиру, был грубо стянут с лошади и скручен. Сурово глядя на него, Конкар-ага неодобрительно заметил:
— Ты оскорбил меня, — пояснив: — Теперь из-за тебя кто-то может подумать, будто я напугался русской бабы, — и махнул рукой.
Стоявший сзади дюжий силач Курбан, повинуясь приказу, ловко запрокинул голову виновника и ловко полоснул по горлу кривым острым ножом.
— Отнести тела к воротам, — немного подумав, приказал Конкар-ага. — Храбрый батыр должен умереть в почете, — и сокрушенно вздохнул, осуждающе покосившись в сторону валявшегося в траве с располосованным горлом. — Ах, какую бабу загубил, дурень!
— Их обоих вороги прямо перед Хуптой настигли, — кратко добавил воевода — рассказывать более подробно было тоскливо и совершенно не хотелось.
— Не понял я — порубили? Али в полон пояли? — нахмурился Ляпунов.
— Такого поди возьми в полон, — невесело усмехнулся Мураш и вздохнул: — Откуда токмо силы взялись. Первого, кто налетел, с седла свалил, да как учал сабелькой отнятой помахивать, впору тебе самому.
— Ну уж, — усомнился Прокофий.
— Вот те и ну, — передразнил его воевода, которому за возраст и ум дозволялись и не такие вольности. — Еще не известно, кто кого одолел бы, ежели вас напротив друг дружки поставить.
— Ишь ты, — подивился Прокофий. — Вот уж не подумал бы, что он к сабельному бою свычный.
— Да я и сам зенки вытаращил, — простодушно заметил Мураш. — Все, кто со стен смотрел, только ахали. Три петли с себя ссек, прямо на лету их срубал, ну а потом и его черед пришел. Но бабу свою до последнего боронил, а уж как наземь сполз, так она из его рук сабельку переняла да над телом встала.
— И что, тоже рубилась?! — ахнул Ляпунов.
— Может, и стала б, да басурмане побоялись. Издаля ее стрелами посекли, как и мужа. Так они и лежали, обнявшись. А те хучь и нехристи, а тоже вежество поимели, не надругались. Принесли тела прямо к воротам и оставили, да все орали: «Урус якши батыр!» — добавил воевода.
— Вона как, — задумчиво протянул Прокофий.
— Яко царь дрался, — неожиданно даже для самого себя заметил вдруг его собеседник.
— Ты думай допрежь того, что говоришь, — нахмурился Ляпунов.
— Я к тому, что похож больно, — заторопился с пояснениями Мураш. — Когда еще в новиках хаживал, довелось мне как-то глянуть. Ухватки у нашего Третьяка точь-в-точь с его схожи.
— Дурья башка, — раздраженно проворчал Прокофий. — Они у любого ратника схожи. Коль так бьют — эдак отбиваться надо, а иначе никак, — и, обрывая желавшего что-то возразить воеводу, замахал руками: — Все, все! Боле ни слова, а то наведешь обоих на грех. Ты этого не сказывал, а я не слыхал, и неча невесть чего собирать. Вот сынишка у Третьяка волосом и впрямь похож на маленького царевича. Я слыхал, что тот тоже с рыжинкой. Хотя опять же сколь их, рыжих-то, на свете белом — не сосчитаешь… Ладно. Ты лучше озаботься, чтоб похоронить с почестями, яко воина. Да чтоб вместях с Василисой их в землю положили, а о детишках ихних я сам озабочусь. С собой их прихвачу, в Переяславль. Пред матерью ихней должок у меня остался — вот детям ее и отдам.
