Оперативник Василий Чуйко посетовал, что за прошлый год в агентурной работе по указанию свыше несколько раз кардинально менялись методы: «то вербовали пачками, то пачками избавлялись от агентуры». Также чекиста огорчало, что в камере арестованных «разлагают»: «над арестованными работаешь сутками, но как только он попал в камеру, всю работу нужно начинать сначала».
А главный карьерист, начальник 1-го отделения Б. М. Резниченко, несколько месяцев спустя арестованный за подделку подписей арестованных, сожалел, что раньше особисты работали без должной напористости, ограничиваясь «только тем, что информировали ПУОКР, дальше которого материалы не шли». Действительно, выход на союзный НКВД, где с нетерпением ждали крупного улова от провинциальных чекистов, развязывал руки и позволял быстро получать от лояльного к «органам» наркома обороны Ворошилова санкции на арест офицеров округа.
Дмитрий Гречухин подытожил итоги собрания, сказав, что чекисты пока вскрыли только часть троцкистского заговорщицкого центра в СибВО: «Нами вскрыт шпионаж в пользу каждой отдельной страны, кроме Америки, и армия, как видите, была поражена очень сильно. Не может быть, чтобы армейские троцкисты не были связаны с гражданской контрреволюцией. Мы на эту связь ещё не вышли… Наши товарищи, ведущие следствие, совершенно не реализуют при следствии вещественных доказательств… есть такие работники, которые ходят из комнаты в комнату, «точат лясы» и ничего не делают, таких мы разоблачим и пресекём (так и сказал: «пресекём» — А. Т.). Хорошей агентуры у нас или нет, или она неправильно используется, нужно оставить своим вниманием малины и рестораны, тогда мы с окружения выйдем на армию, тогда мы наверняка найдём шпионов»
[366].
Барковский активно участвовал в вымогательстве показаний от арестованных командиров СибВО, подсовывая им огромные списки коллег, которых следовало записать в заговорщики. Людей морили голодом и надолго лишали сна, угрожали расправой с семьями, что ломало даже самых крепких военных. Летом 1937 г. аппарат СибВО был разгромлен, а последующие чистки добивали уцелевших и отправляли в застенок тех, кто заменил в служебных креслах первую волну арестованных. Неожиданно имя Барковского сцепилось с одним его малоизвестным ныне коллегой, который также немного отметился на поприще разведки, хотя почти всё время работал по «внутренней контрреволюции».
Это был начальник Оперативного отдела управления НКВД Константин Сергеевич Циунчик — личность мрачная, причастная в 1937–1938 гг. (во время работы в Белоруссии) к вещам ужасным, но избежавшая должного наказания. Циунчик добавил к портрету Барковского новые разоблачительные краски. Возможно, Успенский подозревал Барковского именно с легкой руки этого доносчика. Перед своим отъездом на новое место службы он написал в УНКВД и Запсибкрайком ВКП (б), что Барковский отнюдь не только являлся офицером царской армии, позже служившим в польских легионах и в Дроздовском полку армии Деникина. Фантазия Циунчика работала исправно, обвиняя Барковского в весьма экзотических проступках: «После разгрома белых… очутился на Балканах, где после какой-то пьянки убил одного генерала (белого)… связался с нашим Разведупром и при помощи последнего очутился в СССР в 1923 г.»
[367].
Компромат на Барковского копили усердно, не больно озабочиваясь его качеством. Доносчики нашлись. Вероятно, оперативная легенда Барковского, внедрённого под видом беляка в стан дроздовцев, была в каких-то деталях известна его коллегам и послужила основанием для подозрений, расцветших в ежовщину. Аппарат особоуполномоченного НКВД СССР в Москве подшивал в дело Барковского заявление за заявлением.
Записка какого-то бывшего работника полпредства ОГПУ по Средней Азии в Ташкенте от 13 декабря 1936 г., объяснение бывшего работника НКВД Узбекистана Коносова, данное по запросу особоуполномоченного В. Д. Фельдмана, и рапорт оперативника 7-го отделения Отдела контрразведки ГУГБ НКВД Верховина М. П. Фриновскому 9 мая 1937 г. сообщали, что Барковский им известен давно (Коносов знал его и по закордонной работе), что он пользовался авторитетом у одного из руководителей ГПУ Туркмении А. И. Горбунова (умершего в 1936 г.) и В. А. Каруцкого с С. Г. Фириным, что был подхалимом, а главное, от других лиц они слышали, что Барковский — бывший дроздовец. Дескать, был он в белой банде, а потом эмигрировал за границу, где разоблачённый враг народа Фирин привлёк его к секретной работе. Доносчики заявляли, что подозревают Барковского в связях с иностранными разведками. Верховин, кстати, написал свой рапорт в день ареста Фирина…
Правда, не все чекисты были готовы утопить своего коллегу. В рапорте от 17 мая 1937 г. бывший закордонный работник Иван Лунченков, знавший Барковского по совместной работе с 1922 г. на Балканах и в Китае, характеризовал его как опытного хорошего работника. Аналогичную высокую оценку дал Барковскому и работник НКВД Крыма Амелин, знавший его по Туркестану. Но в аппарате особоуполномоченного эти документы проигнорировали, решив опереться исключительно на компромат.
Помощник особоуполномоченного союзного НКВД А. Я. Беленький 22 июня 1937 г. составил на имя заместителя Ежова В. М. Курского рапорт, в котором указывалось, что Барковский в своей автобиографии сообщил путаные сведения и скрыл, что он в прошлом — белый офицер. Дескать, свидетельские показания (неуказанных в рапорте лиц) говорят, что сибирский особист в 1917 г. примыкал к «Союзу военных поляков», потом служил поручиком Дроздовского полка, в 1920-м при разгроме белых бежал в Турцию, а затем перебрался в Болгарию. Чем занимался в эмиграции, неизвестно, но в 1922 г. оказался на службе в советской миссии Красного Креста и был там завербован Фириным «на секретную работу». Потом якобы вращался в «Союзе возвращения на родину». Вернулся в Советскую Россию, где устроился сначала в Разведупр, а затем и в ОГПУ (возможно, в этих обвинениях и проявилась рука К. С. Циунчика — А. Т.). Мать, брат и сестра Барковского жили в Польше. Согласно отзывам Льва Залина (главы чекистов Казахстана) и Сергея Миронова-Короля, «вскрытых дел по шпионажу у него не было»
[368].
Рапорт Беленького завершался так: «Полагал бы Барковского-Шашкова арестовать». Поскольку Курский уже 8 июля 1937 г. неожиданно застрелился, то на рапорте оказались две резолюции другого ежовского заместителя — Михаила Фриновского. Первая из них гласила: «Проверить по 3 отделу». Подшитая тут же справка за подписью врио начальника 3-го (Контрразведывательного) отдела ГУГБ НКВД А. М. Минаева-Цикановского гласила: «На Барковского (он же Шашков) Александра Николаевича в 3 отделе ГУГБ материалов нет». Тем не менее вторая резолюция Фриновского на рапорте Беленького решила судьбу Барковского. Она состояла из одного слова: «Арестовать»
[369]. Подоспел приказ Ежова по искоренению польского шпионажа во всесоюзном масштабе, который явно готовился не без помощи Фриновского, и поляк Барковский автоматически превратился в шпиона.
