– Заминировал? – спросил Репнин командира танка.
– Ага! – ответил тот.
– Отходим!
По глубокой промоине штрафники выбрались на небольшую высоту – не шибко крутой холм, на котором сквозь дерн прорывались огромные валуны.
– Залечь! Не подпускать фрицев на флангах! Патроны беречь!
Группа немцев воспользовалась «Пантерой» как прикрытием, устроилась, прячась за броней.
– Что там у тебя? – осведомился Репнин. – Мина?
– Чего? – не понял Тимофеев. – А-а! Да какая мина… Фугас использовали, обвязали гранатами, а три чеки – одной веревочкой. И за люк. Гранаты немецкие, рванут на счет «шесть»…
– Понятно.
Несколько фашистов решили, что они умнее всех, и полезли в «Пантеру». Похоже, решили воспользоваться танковым орудием.
– Придурки, – буркнул Тимофеев. – У нас снаряды вышли.
– Лишь бы фугас не «вышел», – сказал Репнин.
По всей видимости, кто-то из немцев, забравшихся в танк, разглядел фугас с «обвязкой». Послышался глухой крик, и немец, с искаженным от ужаса лицом, высунулся в верхний люк.
Лишь только Полянский приготовился снять его из автомата, как рвануло взрывное устройство. Верхнюю половину туловища фрица вынесло вверх, как ядро из пушки.
Взрыв был силен, но на то, чтобы подбросить башню в воздух, его не хватило – башня шевельнулась, выпуская огонь из-под себя, и, перетянутая орудием, свалилась на землю, придавливая тех, кто прятался за корпусом.
– Илья! – подозвал Репнин. – Ленька! Берите по пять человек, забирайте все гранаты. Атакуйте немцев справа и слева, из рощ! А мы их тут приветим.
– Есть!
– Давайте…
Две группы штрафников скрылись в редком лесу, и вскоре затарахтели «шмайссеры».
Несколько немцев, пригибаясь, бросились через лужайку, но пулеметчики не дремали – срезали шустриков.
– Володя, – сказал Репнин, – видишь сломанное дерево?
– Где горелая береза? – уточнил Каландадзе.
– Во-во! Дай-ка очередью левее этого «огарка»!
Каландадзе дал. Пара немцев выпала из подлеска, суясь касками в землю. Готовы.
В этот момент захлопали гранаты. Застрочил немецкий пулемет и заткнулся. И тишина…
Немного погодя «группа прорыва» вернулась. Кто шел, а кого и несли.
Лехман доложил, что враг уничтожен. Двое танкистов погибли.
Репнин стянул пилотку, и все последовали его примеру.
– Похороним наших и в путь, – сказал Геша глухо. – Володя, а ты пока бери своих, соберешь оружие и документы.
– Есть!
Полчаса спустя колонна штрафников зашагала в сторону фронта.
Из воспоминаний старшины Я. Коваленко:
«…Осмотрелись. Тихо, никакого движения. Но когда я начал выезжать из густого кустарника и пересекать дорогу, вдруг заметил быстро движущийся средний немецкий танк с черными крестами на башне. Ничего не оставалось, как выждать и при приближении «Т-II» – таранить его, что я и сделал, ударив в заднее ведущее колесо. Немецкая машина сразу легла набок и загорелась. Свою машину я выровнял вдоль дороги, и в это время с левой стороны выскочил еще один танк на расстоянии метров двадцати от нас. Он открыл по нашей машине огонь из крупнокалиберного пулемета и успел выполнить один выстрел из своей пушки, но не дремал и наш лейтенант Матвеев, который по танкофону дал команду «стоп». В тот же момент сработала наша пушка. Попадание было прямое, столб огня взлетел вверх.
Я не мог видеть, что происходило с остальными нашими машинами и какие силы были у немцев. Продолжая движение по дороге, я вдруг ощутил сильный удар в заднюю часть танка и резкий толчок его вперед. Понял, что в машину попал снаряд, но двигатель продолжал работать и она по-прежнему ехала. И только спустя некоторое время, когда мы оказались в безопасности в укрытом месте, осмотрев машину, я увидел здоровую вмятину в заднем броневом листе.
Как же мы благодарили создателей этой великолепной по своим боевым качествам техники и тех людей, руками которых она была построена. Низкий вам поклон до сих пор!»
Глава 11
Лютежский плацдарм
Воронежский – 1-й Украинский фронт.
3 октября 1943 года
Немецкие деликатесы штрафники слопали, а коньячком да вином марочным – запили. Сутки вообще ничего не ели, и Репнин, дабы взбодрить «безлошадных», раздал всем по пилюльке первитина. Взбодрились, зазвучали шутки. Да и первитин тонус поднял.
Поглядывая на танкистов, Геша только хмыкал. Страху не было – русскому мужику наркотики не привычны. Напиться – это да, а «дурью» маяться… Нет уж.
– Лехман!
– Я!
– Ты по-немецки шпрехаешь?
– Не-а! Сам не знаю, откуда такая фамилия, но я не из этих… не из поволжских. А вон, Илья может! Илья!
– А?
– Шпрехен зи дойч?
– Йа!
– Илюха, поведешь нас. Если пересечемся с немцами, объяснишь им, что следуем к месту службы.
– А документы?
– Документов нету. Ладно, не прокатит – и не надо. Попробуем…
Попробовать пришлось к обеду следующего дня.
Главное, ничего не предвещало сюрприза – штрафники брели по глухой дороге, среди зарослей дуба и клена, как вдруг за поворотом они вышли прямо в расположение немецкой части.
Это были артиллеристы. Поодаль стояли грузовики с прицепленными пушками, а личный состав топтался вокруг полевой кухни. Запах от нее шел…
– Хальт!
– Нихт шайссен! Панцерзольдатен!
Полянский вразвалочку подошел к штаб-вахмистру и отдал честь – обычно, прикладыванием руки к пилотке. В вермахте не зиговали.
О чем Илья говорил с артиллеристом, Репнин не понял, улавливая лишь отдельные слова.
Поразительно, но страха не было. Даже обычная опаска не ощущалась. То ли первитин продолжал действовать, то ли он до того устал, что многие вещи воспринимались с равнодушием.
Илья вернулся и доложил вполголоса, что его форма и солдатская книжка вполне успокоили штабс-вахмистра. Сейчас фрицы поделятся с «панцерзольдатен» пропитанием, а потом подбросят до передовой – один из грузовиков следует пустым.
– Аллес гут, – сказал Репнин.
Пропитание оказалось весьма незатейливым – подавали ячменный суп, смешанный с варевом из сушеных овощей, которые сами немцы называли «проволочным заграждением». В качестве бонуса давался армейский пайковый сыр, выдавливаемый из тюбиков.
Штрафники поели в охотку – сутки впроголодь кого угодно сделают покладистым, а немецкий медик поухаживал за ранеными русскими – те только и знали, что бубнить: «Данке, данке шон».
