– Новенькие? – остановился Колобок, руки в боки.
– Типа того, – ответил Репнин, неодобрительно оглядывая встречающего. – Ты где так извозился, служивый? Тобою что, мазут оттирали?
– Свинья грязь найдет, – сказал Бедный.
– Но-но-но! – с достоинством выговорил Колобок и неожиданно улыбнулся: – Познакомитесь с нашими танками – сразу уразумеете, где чего искать.
– Ты бы лучше начальство здешнее поискал.
– Отбыло начальство. По важным делам.
– Мне нужен комроты Лаптин.
– Спит командир.
– Так разбуди.
– Ага – разбуди! Да это все равно что медведю в берлоге подъем скомандовать! А вот и он.
– Медведь? – усмехнулся Лехман.
– Ротный!
На крыльцо вышел хмурый человек в офицерском кителе, наброшенном на плечи. Неприязненно оглядев танкистов, он сошел по дырявым ступеням и приблизился, тоже упирая руки в боки, словно пародируя Колобка.
Был комроты небрит и красноглаз то ли от бессонницы, то ли от запоя, хотя лицо его выглядело интеллигентным, породистым даже.
– Танкисты? – спросил он.
– Так точно, – ответил Репнин.
– Звание? Фамилия?
– Лейтенант Лавриненко.
– А было? – с интересом спросил комбат.
– Подполковник.
– Наград тоже лишили?
– Не интересовался.
Комбат кивнул.
– А я – Лаптин, – представился он. – Тут я – капитан, хотя там в генерал-майоры вышел. Лавриненко, Лавриненко… – задумался он, морща лоб. – Слыхал я что-то…
– Еще бы не слыхать, – усмехнулся Полянский. – Товарищ командир уничтожил больше двухсот танков противника.
– Двухсот?! – недоверчиво переспросил Лаптин. – А не брешешь?
Геша пожал плечами и спросил с долей нетерпения:
– Танки где?
– Увидишь, – коротко бросил комбат и повернулся к бараку. – Пошли, подполковник, разговор есть.
Репнин прошел за Лаптиным в темный коридор и свернул в первую же дверь. Обстановка там была, как в камере – койка, стул, гвоздь в стене, исполнявший роль вешалки. Даже поганое ведро стояло в углу, стыдливо прикрытое картонкой.
– Располагайся, – сказал хозяин, усаживаясь на скрипучую кровать, застеленную солдатским одеялом.
Геша присел на стул. Тот тоже скрипнул, но выдержал.
– НКВД тут не лютует особо, – начал Лаптин, – жить можно. Тебе сколько впаяли?
– Десятку.
– Ага… До ноября, значит… Вот что, подполковник. Вижу я, ты человек бывалый, настоящий, не то что здешний народец – сплошь дезертиры. Скажи… Вот я слышал, тебя товарищем командиром назвали. Они знают тебя?
– Это мои подчиненные. Сами пошли за мной.
Лаптин присвистнул.
– Ни хрена себе! – Подумав, он продолжил: – Значит, ты тот самый человек, который мне нужен. Самое большее, через неделю нас погонят на Ахтырку. Немцы там окопались серьезно, вот и надо будет их оттуда выковыривать. Я чего хочу? С-сучье воспитание! – рассердился ротный. – Все вокруг да около! Ладно, будем считать, ты – свой. Короче. У меня сын подрастает, третий год парнишке. Не знаю, что будет и как все выйдет, но даже если я сдохну, пусть малец хоть не стыдится отца. Вернусь – вообще хорошо. А чтобы вернуться – выжить надо. А выживают либо трусы, либо такие, как ты с товарищами – один за всех, и все за одного! Чтобы и мне, и тебе вернули звание и награды, надо будет здорово потрудиться. Повоевать надо! Да так, чтобы фрицы от нас бегали, а не мы от них. Короче. Поставлю я тебя командовать взводом. Небось, с «тридцатьчетверок» начинал?
– Вообще-то, с «бэтушек». Но это когда было-то…
– Сразу предупреждаю: матчасть у нас не ахти. Воюем на том, что не жалко. Я тут не всем распоряжаюсь, конечно, но если не зарываться особо, то все устаканивается. Ладно, иди, подполковник. Скажешь Колобку, чтобы провел…
– Кому-кому? – рассмеялся Репнин.
– Сержант Колобов, видел ты его. Не похож разве?
– Вылитый Колобок! Разрешите идти?
– Ступай…
Геша покинул душный барак и выбрался во двор.
– Сержант Колобов! – окликнул он грязнулю. – Ротный велел танки показать.
– Покажем! Нам скрывать нечего!
* * *
Когда Репнин увидал, на чем ему придется в бой идти, слов не было.
– Бля-я… – затянул Бедный. – Это ж каким жопоруким техника доставалась?
В обширном дворе, под дырявым, провисшим навесом стояли танки «Т-34» – облезлые, со следами многочисленных попаданий, небрежно заваренными стальными заплатами, со ржавыми потеками, заляпанные глиной, маслом и черт знает чем еще, они представляли собой жалкое зрелище.
Экипажи, которые готовили бронемашины, были под стать матчасти – расхристанные, грязные и тоже какие-то запущенные, что ли. Их было немного, по счету – на пару взводов.
– Вот эти танки свободные, – послышался голос Лаптина.
Геша обернулся. Комроты уже был одет как полагается, только щетина, трехдневная как минимум, выпадала из образа советского офицера. – Позавчера прибыли из капремонта…
– …Или со свалки, – сказал Лехман.
– Вот, отсчитывайте четыре штуки с краю – это ваши.
Репнин подумал и стащил с головы фуражку.
– Бросим жребий, – сказал он, – чтобы все по-честному.
Геше достался второй с краю. Иваныч тут же полез к мотору.
– Бля-я… – глухо донесся его голос. – «Керосинка»!
«Керосиновыми» называли те «тридцатьчетверки», выпускавшиеся на Сталинградском тракторном, которым не хватило «родных» дизелей В-2-34. Вместо них ставили авиационные движки М-17Ф, выработавшие ресурс. Эти моторы жрали высокооктановый бензин, поэтому «керосиновые» танки очень хорошо горели да и капризными были – жуть.
Кстати, внутри «тридцатьчетверка» как раз и была обгорелой, а кое-где виднелась плохо замытая кровь, небрежно закрашенная зеленой краской.
– Дизели есть, – обрадовал Иваныча комроты. – Тоже из капремонта. Только поставить надо.
– Вот это здорово! – обрадовался Бедный. – Поставим!
Буквально через пять минут подъехала «летучка» ПТРМ – передвижной танкоремонтной мастерской, – и Иваныч запряг весь экипаж.
Штрафники вокруг дивились только, как споро орудовали новенькие.
Наклонный кормовой бронелист откинули на петлях, а крыша МТО – моторно-трансмиссионного отделения – поднята. Над ним танкисты поставили пирамидой три бревна, перекинули через блок трос лебедки с крюком.
Освободив авиамотор от креплений, Иваныч крикнул:
