Они прошли еще несколько полутемных роскошных залов и оказались перед большими дубовыми дверями, которые освещали несколько чадящих факелов. Глафира хорошо помнила эти двери. Эти двери вообще, наверное, хорошо запомнили все, кто томился перед ними в ожидании приговора могущественного Совета Десяти. Когда-то перед этой дверью стоял в ожидании приговора Джордано Бруно и все надежды молодого талантливого человека оказались похоронены одним росчерком пера секретаря Совета. Сидел перед этой дверью и знаменитый любовник Казанова, с ужасом выслушавший приговор о вечном заточении в страшных венецианских «Пьомбах». Неоднократно бывала перед этой дверью и Глафира, ежегодно сдавая экзамен на право оставаться Хранителем. Всю ночь они отвечали на запутанные вопросы членов Совета, изредка отвлекаясь на рукопашные схватки во внутреннем дворе дворца. А ранним утром, когда испытания и допросы заканчивались, каждого из них вызывали к этим дверям. И никто не знал, кого Совет оставит в живых, а кого – нет.
Однажды Глафира позорно провалила подряд несколько схваток на ножах, и решающая должна была состояться с юношей-индусом по имени Атул. Этот Атул был чертовски гибок и быстр, как молния. Его холодные жестокие глаза девушка запомнила на всю жизнь, как и позор, который сопровождал ее каждый раз во время спаррингов с Атулом. Глафира никак не смогла его «считать» и тогда очень быстро оказалась на каменном полу внутреннего двора Дворца дожей, а Атул прижал к ее горлу холодное лезвие. Если бы Учитель не остановил схватку, ее бы убили, но Учитель схватку остановил и посмеялся: «Живи пока, до утра еще у тебя время есть!» С побелевшими губами, с тяжелым уханьем в сердце входила на рассвете Глафира в эти двери. Долгим молчанием встретил тогда ее Совет. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем прозвучало спасительное: «Испытание пройдено». Глафира летела обратно, по Золотой лестнице, как будто рожденная заново! А вот Атула никто из их группы больше никогда не видел. Воистину удивительно и непредсказуемо принимал решение Совет Десяти, движимый только ему понятными мотивами и предсказаниями!
Человек, который привел Глафиру, исчез где-то в полутемных коридорах дворца. Она стояла, как и много лет назад, совершенно одна перед этими страшными дверями. Воспоминания накатывали на нее все с новой и с новой силой.
Вдруг двери распахнулись, и низкий мужской голос сказал по-итальянски: «Входите».
Глафира зажмурилась и шагнула в распахнутую дверь, как в бездну.
На возвышении перед ней сидели члены Совета Десяти, в старинных одеяниях, напыщенные и мрачные. Глафира прошла десять шагов и остановилась в центре зала. Воцарилось молчание. Девушка хорошо знала этот прием. Многие, приведенные в этот зал падали в обморок после этой страшной, предваряющей разговор паузы. Кто-то бросался на колени перед Советом и начинал на всякий случай каяться сразу во всем, что только приходило в голову. Умели эти господа навести ужас на свои жертвы. Глафира в обморок не падала и на колени не бросалась. Помолчали. Затем Председательствующий, лицо которого скрывала старинная венецианская маска, повелительно распорядился:
– Внесите зеркало.
Раскрылась другая дверь. Та, куда уводили осужденных Советом, чтобы больше их никто и никогда не видел. Два монаха внесли в зал Совета Десяти большое старинное зеркало. Эту неприятную процедуру Глафира тоже знала. Каждый, кто собирается о чем-то говорить с Советом, должен посмотреть в старинное зеркало. Зеркала были разными. Одно, например, Черное зеркало Дандоло, выжигало людям глаза, другое подавляло волю, зеркало Себастьяно Дзиани просто наповал убивало любого, кто посмотрел в него. Великая тайна древних амальгам муранских стеклодувных мастеров придавала этим зеркалам колдовскую силу, и Совет Десяти свято хранил эту тайну. Впрочем, чаще зеркало было самым обыкновенным, но смотревшийся в него испытывал благоговейный ужас перед артефактом и перед могуществом Великого Совета.
Глафира не знала, что за зеркало подсунули ей сегодня. Она сделала решительный шаг к монахам и бесстрашно взглянула в древнее мутное стекло. В голове что-то загудело, ноги подкосились, глаза закрылись сами собой, и, сопровождаемая гробовым молчанием присутствующих, девушка рухнула на пол.
Когда Глафира очнулась, она обнаружила себя крепко привязанной к большому тяжелому стулу. Привязанной очень профессионально и без малейшего шанса освободиться. Ноги ее были примотаны к ножкам стула, а руки заведены назад и связаны за высокой резной спинкой. Это было сделано так мастерски, что девушка не имела возможности даже шелохнуться. Над ней сосредоточенно колдовал один из монахов, суетливо убирающий куда-то склянку, в которой, по-видимому, был нашатырь.
Глафира подняла голову и с некоторым вызовом оглядела присутствующих. Участники Совета Десяти, одетые в длинные золотые мантии, скрывали свои лица за венецианскими карнавальными масками, холодными и бесстрастными. Лишь глаза, видневшиеся в прорезях масок, демонстрировали явный и неподдельный интерес. Им было интересно!
– Глафира, Совет спрашивает тебя, когда ты обуздаешь свою похоть? – раздался резкий скрипучий голос откуда-то справа, от одного из членов Совета.
– Я не понимаю, о чем вы говорите, господин. – Глафира старалась говорить спокойно, но получалось это плохо. Тяжело держаться с достоинством, когда ты связан по рукам и ногам и не представляешь, что тебя ждет.
– Ты прекрасно все понимаешь! – проскрипело ей в ответ. – Ты сходишься с мужчинами не только ради великой цели, но и ради удовольствия. Потом куда-то исчезаешь, и мы вынуждены искать тебя по всему миру, ожидая, когда пройдет твоя очередная влюбленность. – Чувствовалось, что говоривший совсем недавно уже искал Глафиру по всему миру, и это ему совершенно не понравилось. А еще чувствовалось, что он очевидно просто ревновал лучшего агента Совета Десяти к разнообразным мужчинам, которых этот агент, действительно, в последнее время расплодил вокруг себя в большом количестве.
– Я всегда выполняла задания Совета. – Глафира повернула голову к правому краю стола и, кажется, обнаружила говорившего. Это был человек небольшого роста, нервно вцепившийся пальцами в инкрустированный бортик кафедры, за которой сидел. – И здесь меня не в чем упрекнуть. Если же во время выполнения заданий я влюбляюсь, мне кажется, это можно простить. Я ведь все-таки, женщина!
– В первую очередь ты – Хранитель. – Раздавшийся густой суровый голос принадлежал, конечно, Председателю.
– Я понимаю это, господин, – опустила голову Глафира.
– Ты догадываешься, почему тебя связали?
Воцарилось молчание.
– Да, господин, – прошептала Глафира.
– Тогда расскажи Совету, почему тебя связали. – Председательствующий обвел взглядом зал и остановился на Глафире. – Ну?
– Вы заподозрили меня в измене. Потому что я должна была просто выкрасть человека из Гаэты и привести его к вам. А я устроила ему допрос и теперь знаю причину, по которой этот человек был вам нужен.
– Глафира, мы, конечно, хотим увериться в твоей верности Совету, поэтому расскажи нам, что ты узнала от этого человека из Гаэты, только постарайся ничего не упустить, – а вот этот голос Глафира узнала бы из тысячи. Ей было приятно услышать его в неприветливом и зловещем зале, увешанном такими красивыми полотнами Тинторетто.
