Бандиты, привлеченные «конторой», очень отличались от уголовников или «расписных», с которыми просидели всю ночь на кухне фон Дассель с Алексеем. Они были моложе, явно здоровее, наглее и крепче. Они ездили на красивых автомобилях и модно одевались. Татуировки были лишь у некоторых из них, но татуировки эти с изображением разноцветных хвостатых драконов и сложных геометрических узоров разительно отличались от фиолетово-синих самопальных куполов и крестов на выдубленной коже воров старой формации.
Два дорогих черных немецких внедорожника остановились у подъезда многоэтажки, которую фон Дассель считал спасительной. Шестеро крупных парней вышли из автомобилей. Они не спеша открыли багажники, деловито разобрали лежащие там автоматы и молча направились к входной двери в подъезд. Было субботнее утро, шесть утра. Во дворе – ни души. Спальный район Москвы в это время полностью оправдывал свое название. Да и парни были спокойны, понимая, чье задание они идут выполнять.
Тут дверь подъезда раскрылась и на улицу вышел Махно, за ним Кудрявый, а за ним – оба «спортсмена». Следом на улицу собирался выйти и Шило, но вдруг, повинуясь своей многолетней зэковской привычке, почувствовал опасность, так и не увидев ее, и, быстро повернув голову назад, к Райнальду фон Дасселю, который шел следом за ним, внезапно закричал сухим, надтреснутым голосом:
– Шухер!! Назад!!
Фон Дассель схватил Алексея за шиворот и рванул с ним в сторону от двери. Шило прыгнул туда же. И в этот момент за дверью началась стрельба. Ладные крепкие парни лупили из автоматов по вышедшим уголовникам, потому что спутать их с кем-то другим было невозможно. Первым рухнул, как подкошенный, Махно. Потом задрожали в пересечении очередей, заваливаясь один вправо, а другой влево, спортсмены. Эти несколько секунд позволили Кудрявому быстро выхватить из кармана ТТ и всадить две пули в голову ближайшему автоматчику. Тот упал на спину, выронив автомат из рук.
Еще через секунду упал и Кудрявый. Многолетняя одиссея старого вора нелепо оборвалась на пороге подъезда, когда он наконец решил совершить хороший поступок – спасти мир.
Шило, Алексей и фон Дассель укрылись в небольшой каморке рядом с мусорным баком, понимая, что здесь тоже есть дверь, но любой вышедший из нее сразу привлечет внимание врагов, находящихся у подъезда. Те, взяв автоматы наизготовку, медленно приближались ко входу.
– Слушай, а мама ничего про меня никогда не вспоминала? – Шило обернулся к Алексею.
– Да, – вдруг совершенно неожиданно для себя сказал Алексей. – Она любила тебя.
– Эх! – махнул рукой Шило. – Видать, пора мне к ней, к матушке. Я выбегу отсюда и поведу их за собой. Ну а вы уж не теряйтесь, – обратился он к фон Дасселю. Тот коротко кивнул.
В этот момент дверь подъезда медленно отворилась, за ней так же медленно показался ствол автомата и только потом – лицо с низким лбом, холодным взглядом и квадратным подбородком. Что-то свистнуло, и в низкий лоб вошедшего глубоко вошла заточка, которую с силой метнул Шило. Человек с автоматом упал. Идущие за ним остановились в нерешительности.
– Эх, мать честна! – заорал Шило. – Да чтоб вас, черти! – И бросился пулей из каморки, опрокинув мусорный бак.
Снаружи закричали:
– Вон, уходит, держи его!
Торопливо хлопнули два выстрела.
Кто-то – видимо, старший – распорядился:
– Виталя, ты стой здесь, в дом не суйся, стереги! Щас мы.
А Шило уже приближался к спасительному углу дома. Бандиты помчались за ним.
Виктор Осокин, рецидивист, проведший всю жизнь в тюрьмах и лагерях, Виктор Осокин, всегда носивший в кармане шило и готовый по беспределу пустить его в ход при любой заварухе, за что, собственно, и получил свое прозвище, Виктор Осокин, никогда никому не веривший и никогда никого не любивший, мчался во весь дух, огибая нелепые углы многоэтажки, чтобы спасти чьи-то жизни. Это было настолько удивительно, что не верилось в это событие в первую очередь именно ему самому, Виктору Осокину. Он совершенно не чувствовал страха, но, наоборот, испытывал сильнейший душевный подъем, ощущая, что делает хорошее, важное и нужное дело.
Сзади раздалась автоматная очередь, но Осокин почему-то предвидел ее и резко вильнул влево. Сзади чертыхнулись и еще раз прицелились. Но Осокин уже знал, что ему помогает какая-то удивительная, неведомая сила, и он как будто летел над землей, ничего не боясь, уверенный в себе и стремительный.
Он завернул за угол дома, который считал спасительным. Там уже было совсем недалеко до угла другого дома, и если добежать туда, то уже точно можно будет затеряться во дворах или где-нибудь затаиться. Осокин оглянулся на бегу и увидел троих преследователей. Они мчались за ним, изредка останавливались, вскидывали автоматы, прицеливались, чертыхались и снова начинали бег.
А Виктор Осокин почти летел, и ничто уже не могло его остановить, он чувствовал легкость в каждом движении, уверенность в каждом вдохе.
Он немного оступился на небольшом холмике рядом с детскими качелями, но тут же собрался с силами и перепрыгнул этот холмик. Правый бок почему-то оказался мокрым, а глаза стали затягиваться странной розоватой пеленой. Осокин попробовал смахнуть эту нелепую пелену ладонью, но его неожиданно что-то сильно ударило в плечо. Так сильно, что он опустился на одно колено. Удивляясь собственной неловкости, Виктор Осокин быстро поднялся и хотел было рвануть от преследователей с еще большей силой. Так, чтобы эти упыри долго еще вспоминали, как он может красиво уходить от погони. Но в этот момент заболела грудь. Осокин уже бросил попытки смахнуть эту странную розовую пелену с глаз, и она от этого стала темно-красной, сделал еще несколько неуверенных шагов по детской площадке и рухнул наземь, широко раскинув руки. Последнее, что увидел Виктор Осокин, были добрые мамины глаза во всю ширь неба. Он кротко улыбнулся и замер.
Он уже не видел троих подбежавших преследователей и то, как ему стреляли, для верности, в голову.
– Во бегает, паскуда! – с легкой долей уважения произнес тот, который делал контрольный выстрел. Преследователи повернулись и пошли обратно к подъезду.
Там их ждал неприятный сюрприз. Виталя, оставленный охранять двери подъезда, лежал со свернутой шеей, а одного из джипов не было.
Возможно, если бы Виталя мог говорить, он рассказал бы, как, стоило троим подельникам скрыться за углом дома, преследуя Шило, отворилась дверь подъезда и на него набросился страшный мужик с горбатым носом. Виталя стрелял в него, но мужик этот двигался так быстро, что пули пролетели мимо. А потом мужик этот совершенно по-звериному прыгнул и схватил его, Виталю, за голову. И крутанул эту голову на сто восемьдесят градусов с такой легкостью, будто не голова это вовсе, а, например, шар для игры в боулинг. А потом они уехали на джипе. Этот, здоровый, и с ним еще один, такой плюгавенький, рыжий.
Но Виталя не мог этого рассказать. Он лежал на земле с неестественно завернутой за спину головой и нелепо растопыренными руками.
